По-моему, именно теперь, в данный момент жизни, я чувствую себя так, словно начинаю становиться такой, какой мне всегда хотелось быть. Третий акт оказался не совсем таким, как я ожидала. Никогда не предполагала, что буду столь счастливой, постигающей мудрость старой женщиной.

Такое состояние не пришло внезапно – я работала над этим. Иногда против собственной воли делала то, что должна была, чтобы максимально воспользоваться тем, что ниспослано.

Восхождение к Мачу-Пикчу в 2000 г.

С точки зрения общества, мои лучшие времена, вероятно, «остались далеко позади». Но на другом склоне холма передо мной предстал другой манящий пейзаж: с новыми глубинами любви, с новыми способами общения с друзьями и незнакомыми людьми; с новыми средствами выражения себя и умением по-новому реагировать на неудачи. И, между прочим, с новыми восхождениями – в буквальном смысле слова.

Карл Юнг размышлял о том, является ли «вторая половина человеческой жизни всего лишь жалким придатком ее первой половины» либо имеет свой особый смысл1.

Мне кажется, что схематичные изображения арки и лестницы (о которых я писала в предисловии), сделанные Рудольфом Арнхеймом, служат прекрасным ответом на вопрос Юнга. Да, III акт значим сам по себе! Предполагается, что теперь мы должны стать глубже, целостнее. Это подходящий момент для того, чтобы, забыв об эго, обратиться к душе, как говорит духовный учитель Рам Дасс.

Позднее профессор Арнхейм иллюстрировал свою точку зрения, показывая студентам слайды работ некоторых известных художников, написанных ими в юности и в зрелом возрасте.

Он выяснил, что, к примеру, картины импрессионистов были «продуктами отстраненного созерцания», которое приходит с возрастом. Характер и практическая ценность изображенных ими предметов не существенны; подробности смотрятся расплывчато. По его словам, то, что дают нам импрессионисты, это «концепция мира, выходящая за пределы внешнего ради поиска внутренней сущности»2.

Во время завтрака в ресторане в городке Анн Арбор, штат Мичиган, я взяла интервью у доктора Мэрион Перлмуттер, работающей в Центре развития человека и человеческой эволюции и на кафедре психологии Мичиганского университета. Подробно излагая точку зрения профессора Арнхейма, она сказала: «Возможно, только лишившись чего-то, мы способны подняться на более высокий уровень. Может быть, из-за того, что у Моне была катаракта и он плохо видел, он стал способен к постижению более глубокой сущности импрессионизма? Когда Сезанн в старости писал пастелью, у него было серьезное заболевание глаз, ограничивающее возможности зрения. Бетховен был глухим, когда писал свою Девятую симфонию. На склоне лет мы говорим о том, что нас ужасает замедляющийся темп жизни, но нам также известно, что познание обусловлено временными рамками; чем больше оно отнимает у нас времени, тем более глубокие представления на концептуальном уровне мы формируем. Думаю, свою роль здесь играет физиология. Возможно, только затормаживаясь, мы по-настоящему способны лучше понять общую перспективу»3.

Стихотворение Лизел Мюллер «Monet Refuses the Operation» («Моне отказывается от операции») весьма тонко поясняет, каким образом возраст и болезни могут помочь глубже проникнуть в суть вещей. Вот отрывок из него:

Доктор, по вашим словам,

у парижских фонарей нет ореола

и все, что я вижу, заблуждение,

следствие старости и недуга.

Знаете, я потратил целую жизнь,

чтобы узнать ангелов в облике газовых фонарей,

смягчая и смазывая и, наконец, размывая

края, которых, как вам ни жаль, я не вижу,

чтобы понять, что линии, называемой горизонтом,

не существует, а так давно разведенные

вода и небо – одно и то же состояние бытия…

и теперь вы хотите вернуть меня

к заблуждениям юности: к застывшим

представлениям о верхе и низе,

иллюзии трехмерного пространства.

Во время работы над этой книгой, сразу после того как я отпраздновала семьдесят первый день рождения, мне предложили главную роль в бродвейском спектакле «33 вариации» по новой пьесе Моисеса Кауфмана. Моя героиня – наша современница, музыковед, пытающийся понять, почему Бетховен, будучи уже глухим и больным, потратил три последних года жизни на создание тридцати трех музыкальных вариаций, которые считались посредственными вальсами, написанными Антонио Диабелли, известным музыкальным издателем того времени. Вообразите мое удивление, когда я обнаружила, что финальный монолог моей героини затрагивает все ту же тему: как тяготы старости, замедляющие привычный темп жизни, позволяют нам по-иному смотреть на мир, глубже проникая в суть вещей.

Сцена из спектакля «33 вариации», где моя героиня сидит, прислонившись спиной к Бетховену.

КРЭГ ШВАРЦ / CRAIG SCHWARTZ

Героиня, роль которой я исполняю, поясняет, что сначала она предполагала, будто Бетховен сочинил эти тридцать три вариации для того, чтобы доказать Вене середины восемнадцатого века, что он способен создать великий шедевр из посредственного вальса. Однако то, что она выяснила, было открытием иного рода: она поняла, что Бетховен знал, что вальс – это простой народный танец. Докопавшись до сути, великий композитор разорвал и расчленил свою музыку на тридцать три вариации, превратив пятидесятисекундный вальс в блестящую пятнадцатиминутную композицию. Он был угрюм и глух, но показал нам, как, позволяя себе (или будучи вынужденным) замедлить темп, можно увидеть, что нечто, кажущееся банальным, может расцвести прекрасным цветком.

Не каждый из нас – Моне, Сезанн или Бетховен, но каждому дана возможность расширить рамки сознания: научиться по-настоящему видеть. Это может прийти на склоне лет, даже если вы страдаете страшными физическими недугами.

В день моего заключительного спектакля по пьесе «33 вариации» я прочитала статью в The New York Times4 о Ниле Селинджере, пятидесятисемилетнем адвокате, начавшем после своей отставки преподавать в местной средней школе. Он стал волонтером движения за естественную среду для человечества и записался в литературный колледж Сары Лоуренс, где «заговорил как писатель». Два года спустя врачи обнаружили у него неизлечимый боковой амиотрофический склероз, известный под названием «Болезнь Лу Герига». Болезнь пожирает тело, но не затрагивает мозг. Я чуть-чуть знакома с этим заболеванием, так как моя героиня из «33 вариаций» безумно страдала от него каждую ночь. То есть для меня появление этой статьи именно в тот день было сравнимо с маленьким чудом.