Родители Хью имели шотландские корни и принадлежали к местной пресвитерианской церкви. Естественно, что Хью воспитывали точно так же. Шотландская пресвитерианская церковь славится суровостью и самоотречением. В доме, где рос Хью, суетные вещи, типа телевизора и кино, были большой редкостью. Пресвитерианские ценности остались с Хью на всю жизнь. «У меня было великолепное детство, хотя и не самое богатое на события, – говорит Хью. – Родители очень любили нас, но с большой подозрительностью относились к удобству и комфорту. Полагаю, мама была первым человеком, задумавшимся о переработке мусора. В 1970 году она собирала старые газеты по всему городку, упаковывала и отвозила на бумажную фабрику. Она получала шиллинг за полтонны или что-то в этом роде».

Как-то раз журналист спросил у мрачного Лори, почему он так редко выглядит счастливым. Хью ответил, ни на минуту не задумавшись: «Шотландские пресвитерианцы не должны выглядеть счастливыми».

Даже сегодня суровое воспитание вступает в жесткий конфликт с тем «голливудским» образом жизни, который Хью Лори ведет сегодня. Пытаясь компенсировать этот разрыв, Хью часто отказывает себе в маленьких радостях жизни. Например, покупая новую машину, он выбирает единственную в салоне, у которой нет центрального замка и электрических стеклоподъемников. «Странно, но я выбираю единственную машину с ручным управлением абсолютно всем, – говорит он. – Мне даже кажется, что она называется «фольксваген-пресвитериан». Жена с ума сходит из-за того, что ей приходится наклоняться, чтобы закрыть каждую дверь и каждое окно».

С того времени Хью успел стать атеистом. Как всегда откровенно, он говорит о том, что религиозный аспект жизни никогда не имел для него большого значения. «Я восхищаюсь религиозной музыкой, великими соборами и этикой, но я не приемлю идею Бога. Я не верю в Бога, но думаю, что если бы существовал Бог или судьба или что-то еще в этом роде, и если бы эта сила увидела, что ты воспринимаешь нечто как должное, она тут же отобрала бы это у тебя».

От своих шотландских предков Лори унаследовал умение носить килт, что с гордостью и делает в уместных случаях. Довольно необычно для мальчика, который родился и вырос на юге Англии.

Порой воспитание Хью было довольно суровым, но иногда ему хочется, чтобы оно было еще более суровым – возможно, похожим на то, что пришлось пережить его давнему партнеру Стивену Фраю. Но за фасадом «уютного» существования скрывались определенные проблемы. И одной из главных проблем были отношения с матерью. «И у нее со мной», – добавляет он. У них были довольно напряженные отношения. Хью приходилось вести с собой постоянную борьбу за то, чтобы соответствовать ее высоким ожиданиям и справляться с «тяжким несчастьем», постоянным спутником его переходного периода.

«Я был неуклюжим и подавленным ребенком, – вспоминает Хью. – Она очень многого ожидала от меня, и я постоянно ее разочаровывал. Иногда мне казалось, что она меня не любит. Я говорю «иногда», но такие периоды растягивались на месяцы. Такие цели, как счастье, довольство, удобство, комфорт, вызывали у нее презрение. Она ненавидела даже само слово «комфорт».

Впрочем, порой у матери и сына случались и счастливые, и веселые моменты, когда им было хорошо рядом друг с другом. Но, насколько помнит Лори, эти моменты длились недолго. Возможно, это объяснялось тем, что отец был занят работой и спортом, а матери приходилось брать на себя роль надзирателя за дисциплиной. Хью чувствовал, что она боролась с собой, чтобы не проявлять свою любовь к нему. «Она могла просто отключиться. Она целые дни, недели и даже месяцы лелеяла какую-то обиду. Не знаю, страдала ли она клинической депрессией, но ей были свойственны резкие перепады настроения. Она часто злилась. Думаю, что я постоянно разочаровывал ее во многом. Она замечала во мне все мелочи. И часто казалось, что она меня не любит. Мама не терпела нежностей. Она всегда говорила: «Не хлюпай носом!». И эти ее слова были для меня равносильны тому, как если бы нас пороли каждое утро и заставляли совершать двадцати-мильные пробежки. Конечно, это было не так. Но существуют вещи, которые делают жизнь более приемлемой».

Готовясь к роли Хауса, Хью вспоминал именно эти мрачные периоды общения с матерью, а не радостные моменты общения с отцом. «Мой герой не считает нужным смягчать удары, которые он наносит пациентам, – говорит Хью. – В нашем доме смирение считалось высшей добродетелью. Никаких проявлений самоуспокоенности или удовлетворения не допускалось. Похлопывание по спине не поощрялось, а удовольствие или гордость карались смертной казнью».

Отсутствие поощрений означало также и то, что члены семьи не стремились проявить свои чувства друг к другу. «Мы почти не говорили друг о друге, лишь в язвительном тоне, – вспоминает Хью. – Мы не касались друг друга. В детстве я не целовал маму. Только когда мне было уже далеко за двадцать, я понял, что целовать мать – это совершенно естественно. И тогда мы стали делать это по взаимному соглашению. Это нормально? Я считаю, что да».

Напряженные отношения между матерью и сыном привели к тому, что Хью еще больше сблизился со своим щедрым и энергичным отцом, которого он буквально обожествлял. В детстве и молодости он изо всех сил старался ему подражать. Одно время он даже подумывал о том, чтобы пойти по его стопам и стать врачом. «Отцу очень хотелось, чтобы я тоже стал медиком. Я был готов к этому и даже прошел собеседование в лондонской больнице в Уайтчепеле, где он учился. Я был очень близок к тому, чтобы поступить на медицинский. Не помню, почему я этого не сделал. Наверное, был слишком глуп или слишком ленив, чтобы выдержать восемь лет учебы. Я хотел стать врачом и даже в школе выбирал нужные предметы, но в конце концов пошел на попятный. Медицина – очень тяжкий труд. Нужно быть по-настоящему умным, чтобы выдержать экзамены».

Хью постоянно терзается чувством вины за то, что не соответствовал высоким стандартам отца, как в профессиональной, так и в спортивной жизни. Эта вина тяжким грузом лежит на его плечах. «Да, это давление, но это давление оказываю на себя я сам, – говорит он. – Отец никогда ни к чему меня не принуждал. Я хотел подражать ему во всем. Конечно, мне это не удалось – в том числе и в спорте».

В конце концов Хью сдался, смирился с тем, что ему не удастся стать «новым Рэном Лори», и стал жить своей жизнью и стремиться к собственным целям.

Мать Хью, Патриция, умерла от заболевания двигательных нейронов, когда ему было двадцать девять лет. Умирала она долго и мучительно. Два года ее охватывал жестокий паралич. Ухаживал за ней Рэн. Хью говорит, что он был «лучшим человеком в целом мире».

Хью так и не сумел примириться с женщиной, которая так многого от него ожидала и которую он постоянно разочаровывал. «Нет, примирения нет, нет совсем. Может быть, я примирился с ней лишь отчасти. Продвинулся на два дюйма по дороге длиной в полмили».

В 1990 году отец Хью женился повторно на Мэри Арбетнотт из Норфолка. В 1998 году он умер от болезни Паркинсона в возрасте восьмидесяти трех лет. Хью не скрывает того, что ему хотелось, чтобы отец увидел, чего удалось добиться его сыну. Актер считает, что его старик был бы страшно горд, но в то же время характер его героя в хитовом американском сериале был бы ему отвратителен. «Отец был очень вежливым, мягким, осторожным человеком. Ему было несвойственно высокомерие. Поведение Хауса было бы ему просто отвратительно. Мой отец был истинным англичанином. Очень сдержанным. Он был полной противоположностью Хаусу, – говорит Хью. – На него больше похож доктор Финли – приличный гражданин в твидовом костюме, обладающий здравым смыслом и добротой». Хью на минуту задумывается, а потом добавляет: «Отцу понравилось бы все это медицинское оборудование – ну, по крайней мере это».