Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне становится жутко. Нет, дело не в самом мертвеце — в глазах. Труп с выклеванными глазами — да, приходилось видеть еще в детстве, так что этим меня не удивить и не пронять — сущая ерунда по сравнению с мумифицированным трупом, у которого сохранились глаза. Я как-то смотрел по телевизору передачу об итальянских катакомбах, где монахи какого-то ордена сохраняли трупы умерших, взрослых и детей, сортируя отдельно чиновников, адвокатов, военных и так далее. Нет, я не боюсь взгляда пустых глазниц, но вот высохшие, мумифицированные глаза — в них есть что-то очень жуткое.
И вот такое я сейчас наблюдаю. Правда, лицо покойника обращено к потолку и потому мне не кажется, что он смотрит прямо на меня, но… Жутковато.
Делаю вдох-выдох. Труп трупом, а мне надо что-то делать дальше. Продолжаю осмотр и внезапно замечаю округлый предмет у пояса мертвеца… Фляга?!!
Да, фляга. Берусь за нее, начинаю тянуть — и ощущаю, как внутри переливается жидкость. Хвала всем восьми мириадам ками и лично Аматэрасу, она не пустая! Начинаю дергать с безумным остервенением, откуда и силы взялись. Рывок, что-то трещит, и вот металлическая фляга с болтающимся ремешком у меня в руке. Отвинтить пробку оказалось нелегко, плотно закручена, должно быть, оттого и сохранила внутри влагу. В глубине сознания мелькает мысль, что вода внутри может быть либо затхлой, либо вообще непригодной для питья, но мне уже все равно, я сейчас не то что бензин — сырую нефть хлебнул бы.
Жидкость обжигает горло и бьет в нос запахом спирта. Вода, притом нормальная. В нее добавлено небольшое количество спирта — именно поэтому она не стала затхлой, пролежав тут кто знает сколько.
Я выпиваю все и, запрокинув голову, стряхиваю в рот последние капли. Показалось очень мало, но я сделал вроде бы десять или одиннадцать больших глотков. То есть стакана два-три. А это в моем положении уже что-то. Сглатываю, отправляя в утробу последние капельки, прислушиваюсь к ощущениям. Вроде бы и горло уже не деревянное, и распухший язык как-то ожил. Ну ничего, еще чуть поживу, значит… Поживу. Интересный оксюморон в устах того, кто свалился в пропасть с медведем в обнимку, хех.
Посидев немного на полу с пустой флягой в руке, я почувствовал, что мне уже значительно лучше, даже не столько в физическом плане, сколько в психологическом. Я, конечно, по-прежнему в полной заднице, сижу в пещере посреди раскаленной пустыни, истощенный и обожженный солнцем, без запасов воды и еды. К тому же желудок проснулся и напомнил, что я также безумно голоден — так это скорее добрый знак… пока. Самую главную проблему, которая могла бы убить меня очень быстро — жажду, — я уже сбросил со счетов. Воды, правда, нет, и вскоре жажда вернется, но несколько часов я выиграл и сейчас чувствую себя довольно уверенно. Надо как-то решать остальные проблемы, и теперь они не кажутся мне такими уж неразрешимыми, возможно, тут и некоторая заслуга алкоголя: он притупляет чувство страха.
Осматриваю труп: мне сейчас не до гадливости. На нем помимо чего-то, похожего на бронежилет, штаны характерного военного образца и легкие, военного же тина ботинки. Я осмотрел свою одежду — раньше мне было не до этого — и пришел к неутешительному выводу, что для прогулок по пустыне я как-то больно уж слабо экипирован. Короткие штаны, сандалии, легкая футболка, на голове… ничего, только густая копна длинных волос. Однако я не очень удивился, как сумел не схватить тепловой удар, гораздо больше меня заинтересовали волосы. Я всю жизнь коротко стригся или брился налысо, откуда настолько длинные волосы? Сроду не носил таких, это ж надо несколько месяцев их не стричь, чтобы такие отросли… Сразу же вопрос: где я был все эти месяцы между падением в пропасть и этим моментом?
Выбрасываю любопытство из головы: здесь мне ответов не найти. Вот выберусь куда-то, сам не знаю куда, — может, что и прояснится.
Шарю по карманам покойника — ничего. Остается его одежда и обувь. Ботинки мне великоваты будут, бедолага — метр семьдесят, а я — едва полтора, но все равно лучше чем сандалии, в которых скрипит песок. Стаскиваю их с мертвеца — вонь изнутри страшная, но я чего-то такого и ожидал. Правда, все оказалось не так уж и плохо: в этом аду труп не сгнил, а высох, так что, кроме запаха, проблем возникнуть не должно.
Штаны я рассматривать не стал в принципе: после смерти у человека расслабляются сфинктеры, со всеми вытекающими последствиями. Причем вытекающими в самом буквальном смысле слова.
При попытке снять с покойника рубашку-бронежилет я обнаружил причину смерти: бедолага, видимо, пятился, споткнулся — и упал затылком на невысокий сталагмитик. Смерть на месте.
Тем не менее я снял с него нагрудник — он оказался каким-то ну очень уж легким, как для бронежилета, едва ли полкило — и рубашку, которая была под ним. Рубаха, ясное дело, жутко воняла, когда я ее тормошил, как и весь покойник, но на вид продуктами разложения не запачкалась. Само собой, что надевать ее можно будет только после тщательного осмотра при свете солнца.
Еще на шее трупа я обнаружил кожаный ошейник с замочком, который не поддавался раскрыванию. Он показался мне ну очень знакомым, но я никак не мог вспомнить, где его видел. Ладно, пока имеем рубашку и ботинки, уже что-то. Надо вернуться к выходу и хорошенько рассмотреть трофеи.
Подойдя к выходу, где солнце бросало на пол пещеры свои лучи, я, оставаясь в тени, выставил на свет один ботинок и целых несколько секунд пытался понять, что тут не так.
А потом понял. Мои руки — они… они совсем чужие. Это не мои руки!
Длинные, тонкие пальцы, кожа потрескалась и покраснела, но это кожа не старого бойца, а паренька-подростка. И главное — где мои мозоли?!! Где мои мозоли на костяшках размером в пятак, которые образовались у меня еще в детстве благодаря нормативу в пятьсот ударов?!! Даже если я поверю на миг, что это загробный мир, в котором я помолодел и отрастил волосы, это не мои руки! У меня никогда в жизни не было таких рук! Где мои мозоли, набитые бесчисленными тысячами ударов?!!
— Что это за?.. — попытался воскликнуть я и осекся.
Голос — он тоже не мой.
Совершенно чужой голос, и дело даже не в том, что горло и язык все еще не оклемались от страшной жажды. Я бы узнал свой мальчишеский голос, а этот, звонкий и какой-то чрезмерно громкий, — он чужой. Такой голос просто не может быть моим.
Я уронил ботинок и выставил на свет эти чужие руки, которые почему-то растут из моих плеч, повертел так и сяк. Ладони в общем-то тоже гладкие, к работе или тренировкам непривычные, у основания большого пальца левой руки маленький шрам, которого у меня никогда не было. Забавная шутка, и мне безумно хочется узнать, кто же этот хренов шутничок. Ведь я, оказывается, на самом деле совсем не я.
Я попытался почесать затылок и внезапно наткнулся рукой на что-то. Кожаный ошейник, вроде бы такой же, как и у трупа. И чем дольше я его ощупывал, тем сильнее он мне не нравился, внутри стремительно нарастало желание поскорее его снять.
Однако попытки расстегнуть замок успеха не принесли, а порвать его, скорее всего, не удастся: под кожаной оболочкой я нащупал твердую цепочку, скорее всего, металлическую. Кто бы ни надел на меня эту хрень, он позаботился, чтобы я не смог от нее избавиться. По мере того как я прислушивался к своим ощущениям, ошейник казался мне все более мерзким и отвратительным. Чтоб ему…