Жизнь моя прошла в войне за освобождение женщин. Пора наконец выдернуться из своего окопчика и выяснить, из чего состоит мир за пределами моей квартиры.

В течение жизни я привык, что все меняется, ничто не стоит на месте: ни трудовые ресурсы, ни процентные ставки кредитов, ни цены на жилье. Все вокруг колобродит – земля под ногами, птицы в небесной синеве. Я переезжал четырнадцать раз, восемь – менял работу. И вот опять стою на пороге нового, уверенный только в одном: что ни черта в этом не смыслю.

Взрослая жизнь так и не наградила меня крепкой мужской работой. Со стороны я с завистью наблюдал за теми, кто рассуждал о дрелях и бокорезах со знанием дела. Сноровистые мужики казались странными существами в комбинезонах. Они возникали шумной толпой перед сломанным оборудованием, а починив, отправлялись пить кофе на ближайшую заправку. Я смотрел на их работу точно так же, как смотрят на необъяснимые природные явления.

Я прикинул, кто бы мог помочь мне в покупке дома.

Фронтовики первого поколения, которые сами построили дома и дали им свое имя, в большинстве своем нынче жуют кашку в домах престарелых. Они мне не помощники, да я бы и не стал просить у них помощи.

Они отвоевали страну для меня, положив на это всю свою жизнь. В наследство оставили немногословие и – страх перед женщиной.

Они ничему не научили меня, ничему полезному в домашнем хозяйстве. Они не поменяли ни одной пеленки, не сварганили ни одной запеканки, не говоря о том, чтоб часами таскать из спальни в кухню ребенка, у которого болит ухо. Они освободили страну, предоставив моему поколению освободить женщину от борьбы на домашнем фронте.

Они не понимают моей войны, да в принципе я никогда и не просил этого. Фронтовики первого поколения утверждали, что мир для нас слишком легок. Возвратившись с фронта с расхераченными мозгами, они никак не въезжали, что за серьезные проблемы волнуют послевоенное поколение. Если в доме центральное отопление, а посреди деревни бесплатная школа и никаких артобстрелов, чего еще-то желать?

Собратья по оружию? Может, кто-нибудь из них подсобит?

Черта с два.

Почти все развелись и разъехались. Кто-то попал в крутой штопор старой и новой семей, об этих и думать бессмысленно. Для них мой звонок вернет то, что они, возможно, уже благополучно забыли. Нужен им печальный привет с передовой!

Я перебрал своих сослуживцев. Никто из них не пытался вернуть семью таким финтом, через покупку дома. Разве что один построил для жены сауну во флигельке. Жена приехала на такси, нашла кафель абсолютно безвкусным и вернулась к своему хахалю.

Отца я просто не хотел беспокоить. Пришлось бы рассказывать ему подоплеку, к тому же по телефону я бы не сдержался и брякнул, что он отчасти сам виноват, что я теперь в заднице.

Родственники. Мой дядя плотник, но мы практически не контактируем. Глупо вот так возникнуть из ниоткуда и просить помощи. Он ничего не рубит в моих проблемах, еще испугается.

Придется выплывать самому, впрочем, как всегда.

Мне никогда никто не помогал. Раньше я как-то справлялся, а вот теперь задело. Нет, это почти обидно, что до сих пор не создан общественный комитет инвалидов войны за освобождение женщин.

С другой стороны, виноваты сами. Я и подобные мне.

Мы никогда не обсуждали своих проблем. Каждый из нас на своем участке фронта окопался столь надежно и глубоко, что издалека местность отнюдь не выглядела полем сражения. На войне мы не связывались друг с другом. Всяк стоял за себя, игнорируя прочих. Иногда волчий вой достигал слуха властей предержащих, но никогда волки не пели хором в чащобе леса.

Молчание свое я мотивировал тем, что предыдущее военное поколение ухнуло на залечивание ран пятьдесят лет. Так какого рожна мы, поколение центрального отопления, скулим о своих скромных подвигах? Тем более что между нами и дедушками вклинились папаши, заявившие о революции и сексуальной свободе так громко, что ветераны в испуге натянули ушанки до самого носа.

Поколения протестуют в порядке очереди.

Которой нам не дождаться.

Если не вклиниться.

Поколение?

Какое там, к чертям, поколение?

Я никогда даже не задумывался, что представляю что-нибудь. Меньше всего – поколение. Слишком круто. Я представляю самого себя и бойцов домашнего фронта, которые вообще-то никому не известны, тем более статистике.

Джонни Роттен в натуре гнилой,[4]да и просто не прав.

«Я не знаю, чего хочу, но знаю, как это взять».

Так он пел тогда, когда мы были молоды. И я горланил вместе с ним.

Все это не так, а наоборот: я знаю, чего хочу, но не знаю, как это взять.

Всю прошедшую ночь я сравнивал условия кредита в разных банках. Прикинул свои действия по обычной схеме приобретения дома: дом в приличном состоянии в этом районе стоит примерно миллион триста тысяч марок, продав квартиру, можно получить при хорошем раскладе семьсот тысяч, остальное придется брать в кредит на самый длительный срок.

Последняя выплата случится 14 июля 2029 года.

Расходы по погашению кредита 7900 марок в месяц. Плюс текущие расходы по дому. Я получаю на руки чистыми 9800, это при всех сверхурочных. Грубо – штука в месяц на жизнь. 1000 марок, 30 дней. 33 марки в день.

Гороховый суп из банки. Каша. Уцененные полуфабрикаты в последний день срока годности. Никаких новых шмоток, даже шапочки, хотя старая напоминает остроконечную башенку «Кооперативного банка Южного округа» – так на ней написано. Спагетти с томатным соусом, для сытости самые дешевые рыбные консервы. Просроченный хлеб из магазина «Алепа». Кофе без молока, один раз в день. На зиму потолще стельки в кроссовки. После пробежек сполоснуться водой, правда, можно нацедить маленькую бутылочку шампуня в душе городского бассейна. Для Сини всю одежду из секонд-хэнда. Никаких экзотических приправ из кулинарии, никакой бараньей поджарки. Вместо сигарет самокрутки, папиросную бумагу привезут коллеги из Таллинна. Забыть о мобильнике для семьи. Ни одного компакт-диска, даже подержанного.

Когда я выплачу ссуду, мне стукнет семьдесят четыре – столько сейчас отцу.

Ну и кому я позвоню в этот июльский день, чтоб рассказать, какая гора рухнула с плеч? Сини будет замужней женщиной тридцати четырех лет со своими заботами. Она деловито ответит откуда-нибудь из Лохьи, наверняка найдет повод: простуду младшенького или конфирмацию старшенького, только б не навещать старого пердуна, не слушать его бессвязное бормотание о годах застоя и экономического роста, о взлете «Нокии», о том сложном времени, когда он был мужчиной в расцвете сил. Нет, невозможно слушать, как он зудит, что вы ничего не понимаете в жизни, что не вы сотворили эту Финляндию, в которой вам так хорошо живется.