властью, и указывала на необходимость дальнейшего применения того же самого метода, чтобы вырвать у власти другие и еще более широкие уступки. Революционная агитация возобновилась, но в то же самое время ей было противопоставлено движение, которое началось со времени всеобщей забастовки среди населения провинции. Это контрреволюционное движение было организовано реакционной партией, которая образовала обширные организации, называемые «Союзом русского народа». Эта организация под покровительством местных властей образовала так называемую «черную сотню», рекрутировавшую своих членов из подонков общества, получивших задание выполнять антиреволюционные выступления. Манифест 17 (30) октября, неспособный положить предел кризису, создал новую базу для ожесточенной агитации. Действительно, первые три месяца, следующие за объявлением конституционных свобод, были отмечены целым рядом кровавых событий, начиная с кронштадтского восстания. Это восстание подало сигнал к другим беспорядкам во флоте, в Севастополе и в других местах. Поволжье и другие губернии становились театром аграрных беспорядков и еврейских погромов. Эти беспорядки были особенно ожесточенны в прибалтийских губерниях, где они приняли характер настоящей жакерии, и в конце концов, в декабре месяце, закончились вооруженным выступлением в Москве, которое было подавлено с помощью петербургской гвардии ценою величайшего кровопролития.

События этого времени значительно ослабляли позицию графа Витте, значение которого в это время систематически подрывалось одним из членов его кабинета, министром внутренних дел Дурново, бюрократом, которого Витте был вынужден привлечь, ввиду отсутствия поддержки со стороны либералов. Дурново, будучи в течение долгого времени чиновником полицейской службы, являлся человеком столь же прямолинейным, сколь честолюбивым; но с другой стороны, он был одарен замечательной интеллигентностью и энергией. Раньше он оставался в тени благодаря знаменитому генералу Трепову, всевластному начальнику полиции, занимавшему этот пост в период времени, предшествующий объявлению Манифеста 17 (30) октября, а в то время, которое мы теперь описываем, являвшемуся комендантом императорских дворцов, — должность, которая доставляла ему возможность ежедневно видеться с императором и играть на его нерешительности и предубежденности. То обстоятельство, что Дурново занял все же столь ответственный пост, являлось результатом особого расположения к нему царицы, реакционные настроения которой не составляли секрета. Благодаря всем этим обстоятельствам, Дурново, являясь душой реакционной партии, получил возможность оказывать преимущественное влияние на императора, которому он с большой настойчивостью советовал уничтожить конституционную хартию и восстановить прежнее автократическое правительство. Сам царь, казалось, все более и более склонялся к выполнению этих советов. В декабре 1905 года на приеме монархической депутации, которая подала петицию о восстановлении самодержавия, царь высказывал еще, что Манифест (17) 30 октября явился «выражением его непреклонной воли и не может быть ни в коем случае изменен». Но несколькими неделями позже он ответил другой депутации, которая настаивала на отставке графа Витте и протестовала против установления равноправия евреев, что он является единственным носителем власти и признает себя ответственным только перед Богом. Кроме того, он прибавил: «Свет правды скоро воссияет и все станет ясным; сыны России, соединяйтесь и будьте наготове». Этот загадочный язык, окрашенный мистицизмом, знаменовал собою успех, достигнутый реакционной партией, и в ближайшем будущем явился точкой отправления для антиреволюционного реванша. Несмотря на эти тревожные симптомы, положение резко изменилось только в начале марта. Следуя советам графа Витте, император выпустил новый манифест, сопровождавшийся двумя указами, определившими новый государственный строй империи, согласно с принципами, изложенными в Манифесте 17 (30) октября. Законодательная власть была предоставлена двум палатам: Государственному совету или верхней палате, с составом наполовину назначенным, наполовину выборным, и Думе, все члены которой были избираемы. Такая организация давала России полную конституционную систему, которая, несмотря на некоторые недостатки, являлась тем не менее решительным шагом вперед и благодаря этому искренно приветствовалась всеми, включая и меня, кто представлял умеренные либеральные круги. Умеренно-либеральная партия, которая приняла наименование «октябристов», продолжала оставаться в оппозиции к графу Витте, базируясь скорее на личной, чем на политической почве, но заявляла себя готовой и расположенной поддерживать всякий кабинет, который искренне проявит стремление к проведению либеральных реформ. С другой стороны, более крайние либералы, официально называвшие себя конституционно-демократической партией (сокращенное название к.д., благодаря игре слов превращенное в «кадеты»), оставались враждебными, настаивая на том, что права, предоставленные Думе, недостаточны, особенно в том, что касается бюджетного права и права интерпелляции. Кадеты, которые были очень хорошо организованы, подготовили чрезвычайно широкую избирательную кампанию, положив во главу угла своей программы требование расширения прав Думы, открытие которой должно было состояться 10 мая. Чем ближе подходило это время, тем все более и более становилось очевидным, что отставка графа Витте являлась неизбежной, ввиду недоверия к нему со стороны императора и оппозиции всех политических партий. Несколько известных государственных деятелей намечались в качестве его заместителей — все принадлежали к бюрократии, и в числе намечаемых изменений на министерских постах, среди прочих, значилось и мое имя, как кандидата на пост министра иностранных дел. Это предполагаемое назначение, приемлемое для меня при других условиях, если бы кабинет мог образоваться из людей, близких мне по своим политическим воззрениям, не являлось в то время для меня желательным, особенно потому, что мне пришлось бы работать с группой бюрократов, которые неизбежно должны были прийти в столкновение с Думой. Кроме того, будучи в течение трех лет в стороне от активной дипломатической деятельности, я чувствовал себя недостаточно подготовленным для работы по управлению внешними делами моей родины, в особенности в столь смутное и критическое время. Я решил тогда же попытаться убедить императора поставить во главе Министерства иностранных дел старейшего и наиболее испытанного дипломата, каким, например, являлся Нелидов, назначить меня, как то было предположено раньше, в одно из ответственных посольств с тем, чтобы я имел возможность лучше познакомиться и войти в курс вопросов европейской политики. В марте я получил трехнедельный отпуск и уехал в Париж и Лондон, где намеревался ознакомиться с общим политическим положением и повидаться с нашими посланниками в этих столицах — Нелидовым и графом Бенкендорфом, рассчитывая также встретиться в Париже с нашим посланником в Риме — Муравьевым. Я был в очень близких отношениях со всеми тремя, и, при полной согласованности с ними в моих взглядах относительно руководящих политических вопросов дня, мне было особенно важно рассмотреть с ними международное положение с внешними и внутренними затруднениями, которые в то время испытывала Россия. Я надеялся также получить согласие Нелидова относительно плана, который я намеревался предложить императору.

Мое пребывание в Париже и в Лондоне было весьма успешно, так как оно дало мне возможность достигнуть полного единения во взглядах между мною, Нелидовым, графом Бенкендорфом и Муравьевым относительно желательной линии политики России. И это была именно та линия политического