Взору Грушина явились пальцы с алыми ногтями. Если ему и раньше было не по себе, то сейчас он растерялся окончательно. Женщина с босыми ногами и в нарядном платье выглядела слишком… интимно.

Элина первой прошла в комнату и теперь, не стесняясь, разглядывала обстановку, как будто попала в какую-нибудь галерею, где экспонаты выставлены для всеобщего обозрения. Грушин любил простор, поэтому ограничился минимумом мебели. Самым массивным предметом интерьера был старый сервант, напичканный бабушкиной посудой с облупленной золотой каймой.

– У тебя чудесный вид из окна, – заключила Элина. – А где твой кот? Ты говорил, у тебя есть кот.

– Наверное, где-то спит, – предположил Грушин. – Если уж он спрячется, его ни за что не найдешь. Вообще-то это не мой кот, а моего друга. Друг уехал работать за границу, на два года. Кота он оставил мне на время. Честно говоря, поганец меня недолюбливает. Мне кажется, он думает, что я украл его у хозяина и держу у себя силой.

– Кис-кис, – позвала Элина без энтузиазма. – Котик, котик! Как его зовут?

– Ганимед Ванильный Дым, – сообщил Грушин. – А попросту – Ганя. Это тайский кот, красивый, как кошачий бог.

– Ганя, Ганя! – елейным голоском повторила Элина.

На самом деле кот был ей без надобности. Больше всего на свете ей хотелось заняться Грушиным. Он находился почти что у нее в руках. Почти что.

– Если его звать, он ни за что не придет. Из вредности, – сообщил Грушин. – Хочешь, я принесу тебе теплые носки?

– Ты с ума сошел, – засмеялась Элина. – На улице такая жара. И у тебя пушистый ковер к тому же. – Она посмотрела на свои маленькие ступни и пошевелила пальцами. – Давай-ка лучше выпьем немного коньяка.

Грушин встретил ее предложение тревожным оживлением. Он принес из бара приземистую бутылку и две коньячные рюмки, опасно держа их за ножки одной рукой. Подтащил к дивану журнальный столик и водрузил все принесенное на салфетку.

– На закуску будет лимон, – сообщил он. – Но если ты не наелась за ужином, я могу сделать что-нибудь посущественнее.

Элина сказала, что лимона будет вполне достаточно и, пока Грушин возился на кухне, забралась на диван с ногами. Подлокотники были изодраны в клочья. Судя по всему, Ганимед Ванильный Дым приложил немало усилий, чтобы диван выглядел столь экзотично. Элина стала прикидывать, с чего начать наступление на Грушина. Ясное дело, им нужно поцеловаться. Но как поцеловать мужчину, который напоминает продукт, замороженный для длительного хранения? Одна надежда на коньяк.

Однако вскоре стало ясно, что надежде этой не суждено оправдаться. Они сидели на диване довольно далеко друг от друга, и, когда Элина, покрутив попой, попыталась сократить между ними расстояние, Грушин неожиданно встрепенулся и с места в карьер принялся повествовать о своей недавней поездке в Канаду.

– Полет проходил нормально, – докладывал он, вцепившись в тему всеми тридцатью двумя зубами. – Стюардессы были очень милыми, и еду в самолете предлагали вполне приличную. А на сладкое давали кекс. Ты любишь кексы?

– Мг-м, – мурлыкнула Элина и отвоевала у их отчужденности еще сантиметров двадцать.

– А я вообще сладкое не ем, но тут меня просто разобрало. Я съел один кекс, потом съел кекс своего соседа. Это мой коллега Пожарский, мы летели с ним вместе. Потом стюардесса предложила мне еще один кекс, я съел и его тоже…

Кексы вылетали из него, словно пули из «Парабеллума». Внезапный приступ говорливости объяснялся паникой, которая накатила на Грушина в тот момент, когда он понял: вот оно! Сейчас это должно свершиться. Соединение тел, слияние губ и все такое, что расписано жизнью в каждом любовном сценарии. Он протянул руку, схватил со столика рюмку и опрокинул в себя приличную порцию коньяка. Несколько секунд спустя его обдало жаром, который бросился к щекам, окрасив их рубиновым цветом.

Элина тоже взяла рюмку, но сделала лишь небольшой глоток и поставила ее на место.

– А что было дальше? – спросила она, придвигаясь еще ближе и пытаясь глядеть Грушину прямо в глаза.

Это оказалось делом затруднительным, потому что его взгляд метался взад и вперед по комнате и лишь иногда пробегал по лицу гостьи. Та ждала, когда этот взгляд затуманится от коньяка. На самом деле, когда Грушин чего-то боялся, он никогда не пьянел. Вследствие сложных химических реакций в его организме алкоголь под действием ужаса превращался в простую воду. Он мог пить до полной отключки и быть все таким же рассудительным и зажатым, как обычно.

Улучив момент, Элина положила руку на колено Грушина, и тот мгновенно взвился, как будто она прижала к его коже раскаленную кочергу. На второй попытке ей удалось, рассмеявшись, привалиться к объекту атаки плечом, но он выскользнул, как мурена.

В конце концов Грушин ей так надоел, что она не выдержала:

– Слушай, Дима, я очень хочу установить с тобой близкие отношения.

Она понятия не имела, какое впечатление произведет на Грушина слово «секс», сказанное в лоб, поэтому решила не рисковать.

Грушин тут же вознамерился уточнить: «Насколько близкие?» – но вместо этого глупо спросил:

– Да?

– Да, – твердо ответила Элина и взяла его за галстук.

Он тотчас почувствовал себя конем, которого ведут в стойло. Хотел взбрыкнуть, но потом передумал и позволил ей развязать узел. Воротник рубашки распахнулся, и Элина провела по шее Грушина указательным пальцем. По телу тут же побежали мурашки. Ничего общего с вожделением они не имели. Насколько он помнил, перед тем как устанавливать предельно близкие отношения с Жанной, он каким-то образом отключал мозг. Ладони делались влажными, в ушах грохотала кровь. Тело становилось тяжелым, а сам он – весьма настырным в проявлении чувств. Сейчас он не испытывал ничего подобного.

«Мне нужно было жениться на Жанне», – подумал Грушин, чувствуя отвращение к самому себе. Жанну он не любил. Это была страсть, не подкрепленная ничем: ни человеческой симпатией, ни жалостью, ни уважением. Жанна была просто объектом его физического влечения. Когда страсть утихала, он всеми силами стремился сохранить чувство близости, но ничего не выходило. Жанна оставалась неинтересной ему, с ней не хотелось общаться – делиться впечатлениями, обсуждать планы. Тем не менее его мужская природа отчего-то откликалась на жар ее тела.

Что касается Элины, то здесь он терпел фиаско. Он не испытывал по отношению к ней ничего, кроме неудобства. Тем временем гостья всерьез принялась за пуговицы его рубашки. Пока Грушин, прикрыв глаза, сопел, пытаясь вызвать в себе все те реакции, которые просто обязаны были происходить, она расстегнула рубашку до самого низа и положила обе ладони на его обнаженную грудь.

– Я не суслик, – неожиданно сказал Грушин и посмотрел на нее трагическим взором.

– Слава богу, – пробормотала Элина. – Не в моем стиле соблазнять мелких грызунов, помешанных на кукурузе.

Она взяла Грушина за шею правой рукой и притянула его голову к себе, чтобы сподручней было целоваться. Ее губы нашли его губы, а ее язык вражеским дозором проскользнул в его рот. Грушин дернулся и попытался отклониться. Элина усилила нажим. А когда он все же вырвался, она помимо воли применила прием, которому ее научили на курсах самозащиты. Заломила ему руку, повалила лицом вниз и наступила коленкой на хребет.