— Чего тебе? — спросила я.

Согласна, сказано резко, но у меня был тяжелый год. Он ответил:

— Мне твой затылок понравился. Я, не сдержавшись, захохотала. Придумал бы он что получше, я тут же и ушла бы.

— Я вообще-то не намерена тут торчать, — заявила я.

— Да и я, собственно, не собирался приходить, — сказал Джейсон, оказавшийся младшим братом хозяина. Джейсон на новогодних каникулах собирался заняться серфингом в Австралии, но три дня назад лопнула его туристическая фирма, перед этим содрав с него тысячу долларов, и ему еще не вернули страховку за путевку.

— Интересно, когда ты собирался ее получить? — улыбнулась я. — В самолете на обратном пути?

Он стал рассказывать мне о серфинге, и, к моему удивлению, мы так и проторчали до утра в той кухне у Сэма. Джейсон влюбился в серфинг после того, как увидел Шона Пертви в главной роли в фильме «Голубой сок» с Кэтрин Зета-Джонс. В этом фильме лучшей оказалась не она, а, очевидно, Шон Пертви. Меня потрясло, что кто-то мог всерьез воспринять этот дурацкий фильм и признаться в этом. Наверное, поэтому я позволила ему себя поцеловать. Джейсон явно хотел произвести на меня впечатление, а я жаждала, чтобы на меня произвели впечатление. После нескольких недель знакомства он даже попытался приобщить меня к серфингу. Я никогда не чувствовала необходимости посягать на интересы партнера. Даже если он ездит на серферский пляж в Полсит[1]. По-моему, хорошие отношения между мужчиной и женщиной могут сохраняться только при условии, если каждый имеет возможность проводить какое-то время без партнера.

Я была не в восторге от облачения в облегающий костюм серфера. Если рассуждать о теле, мое — как седан «воксхолл»: выполняет свои функции, но внешне не блещет. Когда себе в этом признаешься, остаются два пути: уйти от мира в пустыню или принять себя таким, какой ты есть. Я смахиваю на моржа, но, несмотря на это, при приближении к воде у меня подгибаются коленки. Хотя костюм серфера — это чепуха в сравнении с самим серфингом. Благодаря ему я поняла, как мне не нравится совершать какие бы то ни было физические усилия. Ко всему прочему я ношу контактные линзы, и в воде мне приходится щуриться. Опыт покорения волны запомнился мне как восемь минут невероятного нервного напряжения.

Короче говоря, я не приобщилась к увлечениям Джейсона, но к нему привязалась. До него я шесть лет жила как во сне. Я пропускала занятия в колледже, работала, как это называет мой начальник Грег, «трещоткой». «Трещотка» в мире РIS[2]— самая примитивная форма жизни. Я работала в агентстве социальных исследований. Годы проходили, как в тумане. Каждый рабочий день я звонила разным людям и опрашивала их о всякой ерунде. Разговор можно построить очень мило, но на практике норовишь управиться побыстрее. О себе надо говорить как можно меньше. Моя зарплата была ниже прожиточного минимума. Это не прибавляло самоуважения. Джейсон вернул меня к жизни, разбудил ото сна. Он оказался тем пинком под зад, который был мне необходим. Через неделю после нашего знакомства я сумела убедить фирму «Гончие берут след» принять меня на работу.

Джейсон тогда еще учился в университете и был намерен спасти мир. После первого курса он побывал в Тибете и только об этом и говорил. После аспирантуры хотел специализироваться на защите прав человека. Он сдавал на переработку банки из-под лимонада и номера любимой газеты. По моим наблюдениям, он, в противоположность многим сверстникам, относился к женщинам с уважением. Наверное, в его глазах все мы — потенциальные матери. Что бы там ни было, но я находила его очаровательным. Старомоден, истинный джентльмен. Он был полной противоположностью мне. Однажды повел меня на «Гамлета» в «Национальный театр» и все четыре часа просидел там с мокрыми глазами. Мои то оставались сухими. Мокрым стал только зад.

— Ну, как тебе? — выдохнул он после спектакля.

— Никак, — ответила я, — видала я таких мрачных типов…

Такие, как Джейсон, мне раньше не встречались. Как бы ни иронизировали Габриелла и Оливер, но у нас с ним оказалось много общего. Например, Джейсон считал, что «все будет испорчено», если жить вместе до брака. Я соглашалась всей душой. Мне было двадцать шесть лет, я любила свое жизненное пространство. Оно было небольшим, тем больше я его ценила. Я жила в кошмарном районе Кэмден, в цокольном этаже. Это была даже не квартира, а что-то типа холла, окно гостиной находилось на уровне тротуара. Когда я впервые пришла посмотреть на это жилище, перед окном гостиной бродяжка задрала юбку и помочилась прямо под его решеткой. Даже риэлтора шокировало, что я согласилась на это жилье. Будто мне есть дело до бродяжьих задниц. Забавно, подумала я. Риэлтора, наверное, не так бы возмутило, будь на ее месте собака.

Мой дом не произвел особого впечатления на Джейсона, но и не вызвал неприязни. Джейсон в свои двадцать четыре года все еще жил в родительском доме с папой, и, наверное, ему казалось воплощением свободы то, что никто не орет на тебя, когда ты заталкиваешь под кушетку упаковки из-под чипсов. Вообще-то я могла и не такое себе позволить. Я довольно бесхозяйственна. Зато у меня бывают приступы одержимости чистотой. Когда состояние квартиры начинает требовать генеральной уборки, я до трех утра могу чистить и мыть. У меня появляется орлиная зоркость, и в четыре часа утра я еще могу углядеть рисовое зернышко на кухонном полу или крошку бисквита возле ножки стола в гостиной.

Можно было бы нанять уборщицу, но зачем? Хотя Габриелла поддевает меня: «Это было бы в традициях жительницы Хемпстед- Гардена». Габриелла любит поиздеваться над тем, что я родилась там. Но я не даю ей спуску. Я и сама неплохо могу спекулировать тем, что она родом из пригорода Милл-Хилл. Миу-Миу — так я произношу это название, учитывая местный говор (в конце каждого слова надо опускать уголки рта как можно ниже).

В сущности, Миу-Миу ничем не плох, просто он находится далеко от Лондона и там довольно скучно. Я никогда там не жила, но уверена, что обитающие там дамы еженедельно посещают местный парикмахерский салон и делают прически, сумки у них в тон загара, и они не выйдут из дому, пока не накрасят красным лаком длинные накладные ногти. Если мне вдруг захочется вывести Габриеллу из себя, я опишу кого-нибудь так: «Она немножко Миу-Миу». Габриелла закричит тогда: «Заткнись, ты ни разу там не была», а я отвечу: «Когда всю жизнь прожил на северо-западе Лондона, Габриелла, такое чувствуешь инстинктивно».

Габриелла изменилась с того времени, когда волосы ей красила и укладывала женщина, сбежавшая из дурдома. Оливер однажды показал мне ее старую фотографию, и это зрелище нанесло мне душевную травму: глаза у Габриеллы были тогда накрашены, как у Оззи Осборна.

Прошло двенадцать лет, Габриелла родила ребенка. Теперь она проживает в чудесном Белсайз-парке вместе с моим братом. Она изменила свой имидж — хотя не скажу, что я от него в восторге. В Белсайз-парке полным-полно женщин, следящих за собой, но вряд ли многие из них способны потратить на себя столько денег, сколько моя невестка. В сентябре прошлого года, когда их сыну Джуду было четыре месяца, Оливер обнаружил в спальне пакет с замшевым пальто стоимостью в три тысячи фунтов. А рядом — коробку с туфлями за 545 фунтов. Она сказала, что это туфли от какого-то супердизайнера.