– Нет, я уверен, что якорь не удержался в грунте. Я слышал сегодня ночью, как переменился ветер, задул норд-вест. Сверху, с гор, и он все усиливался, настоящий шквал, вилливо[1], как в книжках.

– Плевать я хотела на книжки! – выкрикнула Луиза. – Что ты предлагаешь? Вернуться в гостиницу?

Она ринулась на берег, он – следом. У обоих крутились одни и те же мысли. Остров необитаем. Собственно говоря, это заповедник, и вообще-то они не должны были к нему приставать, но решили нарушить правила.

Все равно сюда никто никогда не заглядывает. Вылазка в настоящую природу. Постоим там несколько дней, никто об этом не узнает…

Никто и не узнал. Родные полагают, что они сейчас приближаются к Южной Африке. Искать их здесь никому в голову не придет. Все будут думать, что они погибли в море. Людовик на мгновение представил себе родителей – дома, рядом с телефоном. Если они с Луизой не найдут «Ясон», остров станет для них тюрьмой, – тюрьмой, которую никто не охраняет, кроме океана на тысячи километров вокруг.

Буря забросала шлюпку песком и водорослями, но она оказалась на прежнем месте, и от этого им стало немного легче.

Битый час они кружили на веслах около вчерашней якорной стоянки. При слабом ветре на чистой зеленой воде почти не было барашков, виднелись камни, какие-то темные глыбы – похоже, части оборудования китобойной станции, отвалившиеся или отломанные детали механизмов. Если бы судно затонуло, они не могли бы его не заметить.

Потеряв всякую надежду, они вернулись на берег.

– Якорную цепь вытравили недостаточно, – сердито сказала Луиза.

– Да нет, там была тройная глубина – как всегда.

– Ну так здесь-то явно все не как всегда!

– И потом, якорь Солтана – лучший из всех, какие есть, он довольно дорого нам обошелся и обычно держится в любом грунте.

– Ну что ж, спасибо господину Солтану, а теперь он сам нас отсюда заберет? Была бы цепь в два раза длиннее, ничего такого не случилось бы. И ведь говорила я тебе вчера, что надо побыстрее возвращаться. Так нет же – кому-то хотелось развлекаться, и он уперся как осел: все хорошо, в крайнем случае слегка промокнем…

От холодной ярости голос Луизы утратил всякое выражение. Она с силой растирала плечо, повернувшись к Людовику спиной и не поднимая глаз. Она знала, что увидит, взглянув на него: большое и сильное тело с безвольно повисшими руками, голубые глаза огорченного ребенка, у которого сломалась игрушка, – словом, любимого человека, созданного для радости и беспечности. И тогда она расплачется, а сейчас для этого совсем не время.

Людовик не ответил. С тех пор как они вчера повернули обратно, его до того терзало раскаяние, что даже во рту было горько. И все же ее слова задели. Луиза простит его, если он найдет выход из положения. А какой-нибудь выход непременно должен быть.

– Давай обойдем бухту на моторе. Вдруг «Ясон» напоролся на скалу и затонул.

– Ты в своем уме? Да если бы и так – что бы мы сделали? Не представляю, как бы мы сумели его поднять.

– Ну, может, хотя бы нырну ли, забрали бы…

Людовик замолк на полуслове. Луиза тихо заплакала. Он притянул ее к себе. Как их угораздило оказаться в таком идиотском положении? Это слишком несправедливо, разве можно так их наказывать только за то, что прогулка слегка затянулась. Ему тридцать четыре, и до сих пор он редко задумывался о смерти. Его потрясла утрата двух друзей – один погиб, попав в аварию на мотоцикле, второй сгорел от рака поджелудочной железы, – но это стало еще одним доводом в пользу путешествия под парусом. Жить! Жить на всю катушку, пока нас не прихлопнули! Вот их и прихлопнули – теплым летним днем на фоне великолепного пейзажа где-то в Южном полушарии. Капли воды в лучах лицемерного солнца искрились мириадами алмазов. Долину вдали окутала легкая дымка. Морские львы и морские слоны, разнежившись, сладко зевали. Он огляделся и подумал, что ничто не изменится, если они здесь сгинут, – ни птичий полет, ни волны, ни даже одна травинка. И ветер вскоре сотрет их следы.

* * *

Людовик был типичным представителем того поколения, которое часто называют «поколением игрек»[2]. Единственный сын руководящих работников рос в достатке: коттедж в пригороде, лыжи в Альпах, яхта на Балеарских островах, видеоприставки с играми, дабы белокурый ангел не скучал, когда родители допоздна задерживаются на работе. Он и правда блондин, а намазанный гелем светлый ежик делал его еще выше – хотя куда уж выше, и так метр девяносто. Голубые глаза и ямочка на подбородке сводили с ума всех девчонок в коллеже, а потом в лицее, и он не упускал случая воспользоваться легкой победой. Несерьезное отношение к урокам огорчало преподавателей. «Не использует своих способностей» – такая запись неизменно появлялась в его табеле. С грехом пополам, проводя больше времени в пивных, чем в аудиториях, и с косячком, чем с книгами, он все же закончил бизнес-школу и благодаря отцовским связям устроился персональным менеджером в агентство по организации мероприятий Foyd & Partners, сугубо французское, хотя по названию и не догадаешься – предполагалось, что английские названия в тренде. Но поверхностный, легкомысленный Людовик был так глубоко одарен способностью к счастью, что словно магнит притягивал к себе других. Рядом с ним всем было хорошо, жизнь делалась простой, приятной, веселой и увлекательной. Не только для него самого стакан всегда был наполовину полон, но его азарт и жизнерадостность передавались окружающим, пусть он сам для того ничего и не делал. Это не было ни позой, ни рисовкой – скорее, следствием его ощущения счастья и защищенности. Он не помнил, чтобы хоть раз проснулся угнетенным или хотя бы задумчивым. Мало-помалу он осознал эту свою одаренность, но нисколько ею не гордился. Делиться с другими переполнявшей его радостью было для Людовика естественно, это был его вклад в устройство мира. Он нравился всем.

Луиза на первый взгляд казалась слишком уж правильной, почти старомодной. Стройная, с удлиненным лицом, на котором улыбка лишь мелькала, да и выглядела почти всегда вымученной – так улыбаются для приличия, чтобы не выглядеть букой. Она была дочерью коммерсантов из Гренобля, где даже самые обеспеченные считают каждую монету. Она тоже ни в чем не знала недостатка, разве что в настоящем внимании. Оба ее старших брата были гордостью семьи, а она, «малявка», всегда была довеском. В семейных разговорах никогда не обсуждали ее замыслы или мечты, ее школьные успехи или личные достижения. И внешность ее внимания не привлекала. Она сама себе не нравилась. Тощая брюнетка ростом метр пятьдесят пять, потерявшая всякую надежду на то, что у нее когда-нибудь вырастет грудь. Детство и отрочество Луиза преодолела незаметно, но старательно, будто стремясь заслужить прощение. Ее считали беспроблемным ребенком… страшный приговор. Она хорошо закончила школу, потом юридический факультет в Лионе, выдержала конкурс и поступила на государственную службу, в налоговое управление пятнадцатого округа Парижа. И все это время страдала от того, что ее словно бы и не видят. В детстве она находила убежище в запойном чтении, глотала одну за другой книги Жюля Верна, Золя и вообще все, что могла предложить библиотека. А начитавшись, часами мечтала, придумывала себе жизнь, полную страстей и приключений, от которых дух захватывало, представляла себя то в непроходимых джунглях, то в высшем свете, облаченной в шелка. В этом воображаемом мире происходили невероятные события, в которых она наконец-то играла главную роль. Раз за разом она заново прокручивала ситуации, тщательно прорабатывала мизансцены, оттачивала собственные героические реплики. Она отправлялась в путешествия или сражалась за свободу, занималась музыкой или становилась великой спортсменкой. Она видела себя подпольщицей из Сопротивления, в открытом океане, посреди пустыни. Эта тайная жизнь ее утешала, убеждала в том, что она способна в один прекрасный день стать заметной. Она ложилась на кровать, закрывала глаза и давала волю мечтам. Если приходилось прерваться, потому что пора было в школу, то вечером она продолжала ровно с того места, на котором остановилась. В юности она наконец-то нашла убежище получше воображения – скалолазание и альпинизм. Тем и другим занялась случайно, в летнем лагере, и получила именно то, о чем тосковала: радость для тела, которое недолюбливала; стойкость и смелость, которыми наделяла себя в мечтах; место в группе, в связке, где важен каждый человек. Ей, легкой и гибкой, все удавалось. Она подумывала стать проводником, но не хватило решимости пойти на разрыв с семьей.