Я был рад, что в этой мешанине я не там, на передовой, — но беспокоился о нашей неудачной позиции на переднем скате, которую танки могут в любой момент взять под прямой обстрел. Артиллеристы забеспокоились. Танки пошли с противоположного склона, стреляя по площадям, но не по нашей батарее, которую они, наверное, не заметили. Я бегал от пушки к пушке и назначал командирам орудий конкретные танки в качестве мишени на прямой наводке. Но они откроют огонь лишь тогда, когда русские танки отойдут достаточно далеко от нашей передовой, чтобы не задеть наших.

Наш заградительный огонь открылся на дистанции около 1500 метров. 15-сантиметровые гаубицы на самом деле не были для этого предназначены. Требовалось несколько выстрелов с коррекцией, чтобы попасть в танк или разделаться с ним близким попаданием 15-сантиметрового снаряда. Когда одно точное попадание сорвало целую башню со страшного Т-34, оцепенение спало. Хотя опасность оставалась явной, среди артиллеристов поднялся охотничий азарт. Они верно трудились у орудий и явно взбодрились. Я бегал от орудия к орудию, выбирая наилучшую позицию для раздачи целей. К счастью, танки по нам не стреляли, что бы для нас плохо кончилось. В этом смысле работа артиллеристов упростилась, и они могли спокойно целиться и стрелять.

Кольца побед на стволе гаубицы

Британский танк «Валентайн», поступивший в CCCР по ленд-лизу, стал жертвой 10-й батареи. Несмотря на малую скорость (24 км/ч) и слабое вооружение (40-мм пушка), он понравился советским экипажам из-за небольшого размера, надежности и сравнительно хорошей бронезащиты

В этой жесткой ситуации меня вызвали к телефону. Командир батальона Бальтазар потребовал объяснения, как недолет с 10-й батареи мог упасть за командным пунктом одного из батальонов легкой артиллерии. Он мог быть только с 10-й батареи, потому что в тот момент ни одна другая тяжелая батарея огонь не вела. Я пресек это обвинение, возможно, слишком резко и сослался на свою борьбу с танками. Я хотел вернуться к орудиям, управление которыми было для меня важнее. Может быть, я отвечал слишком уверенно, захваченный врасплох в разгар боя.

Когда мне снова приказали подойти к телефону, мне дали координаты якобы подвергшегося угрозе командного пункта, который, к счастью, не пострадал. Теперь я был полностью уверен, что 10-я батарея не могла отвечать за этот выстрел, потому что стволы для этого пришлось бы опустить примерно на 45 градусов, а я бы это заметил. Это было бы, к тому же, совершенно неправильно, ведь орудия стреляли по вражеским танкам. Я попытался объяснить ситуацию Бальтазару.

Тем временем бой с танками продолжался без остановки. Всего мы уничтожили пять вражеских танков. С остальными разделалась пехота в ближнем бою на основной линии обороны. Танки исчезли. Атака противника провалилась. Наша пехота успешно удержала позиции. От передового наблюдателя, снова оказавшегося на связи, пошли ободряющие сообщения, он занялся корректировкой огня батареи по отступающему противнику. Я по полевому телефону связался с командиром батареи Кульманом (гауптман Кульман был командиром 10-й батареи 171-го артиллерийского полка, а Вюстер как старший офицер батареи отвечал за целеуказание орудийным расчетам) и сделал подробный рапорт, который его удовлетворил. И все же он продолжал твердить о недолете. Я отвечал самым неуважительным образом. По мне, история была самая идиотская.

Когда ближе к вечеру бой окончательно стих, артиллеристы начали рисовать кольца на стволах (так артиллеристы вермахта отмечали победы. — Примеч. пер .) белой масляной краской — откуда они ее только достали. Я был уверен, что всего было не более пяти, но вместе с танком под Немировом, это было уже шесть. По счастью, ни одно орудие не обошла победа, а то поднялась бы такая «вонь». Наводчики и командиры орудий с двумя победами у каждого, естественно, были героями дня. Именно из-за позиции на переднем скате мы могли стрелять прямо по танкам, но главное было в том, что танки не опознали нас на нашей идиотской позиции на склоне. Ни один вражеский выстрел нас не задел, и даже русская артиллерия нас не тронула. Солдатское везение!

Из-за всего этого шума вокруг пресловутого недолета я повел себя предусмотрительно. В качестве меры предосторожности я застраховался от всех обвинений. Я собрал все записи от командиров орудий и даже от телефонистов и радиооператоров о целеуказаниях с нашего главного наблюдательного пункта и от передового корректировщика. Я собрал и изучил документы на предмет любых неточностей и ошибок. Чем больше я в них смотрел, тем яснее мне становилось, что для такого промаха нужно было чрезвычайное изменение азимута. Там была ошибка. Мы действительно стреляли с разных углов возвышения, но с самым незначительным траверсированием стволов. Хотя это было уже перестраховкой, я проверил расход боеприпасов и просмотрел формуляры орудий — работа, которая лишь дополнила общую картину. Кроме прочего, угла траверсирования глубоко увязших в грунте гаубиц было недостаточно. Станины пришлось бы развернуть — серьезная работа, которая не прошла бы не замеченной мной. Я успокоился: мое положение было прочным как скала.

Но Бальтазар не сдавался. Его не интересовали споры: «Или вы доложите в 11.00, как такой недолет мог произойти, или доложитесь в то же время для получения взыскания».

Это было уже серьезно. Хотя я был в ярости, снаружи я был абсолютно спокоен. Поэтому я говорил особенно медленно и четко, не обращаясь напрямую: «Осмелюсь доложить, что я провел расследование. Я предоставлю герру оберст-лейтенанту доказательства, которые перевесят этот мнимый недолет. Таков мой рапорт. Следовательно, в 11.00 я доложусь вам для получения взыскания».

Наверное, это и спровоцировало холерика Бальтазара, потому что больше я ничего не говорил. Бальтазар заорал в телефон: «И чтобы был вовремя! И вообще, ты, наглый невежа, сопливый маленький выскочка, ты что о себе возомнил! Я тебе устрою такое, что век будешь помнить!»

Я больше не слушал, потому что повесил трубку, чтобы прервать столь вдохновляющую беседу. Я дрожал от ярости. Теперь все пойдет к тому, что ошибки не было. Вечер оставался тихим. Я распорядился, чтобы с полевой кухней мне доставили «Книгу мудрых» (дисциплинарный устав. — Примеч. пер .) из фургона ординарца. Я хотел вычитать, как выглядит офицерский «мельдеанцуг» (буквально «форма для рапорта» — полупарадная форма, которую носят по небольшим официальным моментам), нужно ли носить шлем и что положено солдатам и унтер-офицерам, если они получают наказание. «Книга мудрых» была воистину богатой коллекцией всех важных правил, нужных командиру части. В каждой батарее было по экземпляру, она оказалась информативной и полезной. Форма для рапорта у офицеров была следующей: бриджи, полевой китель, кожаная портупея и офицерская фуражка. Все было ясно. В качестве предосторожности я также прочел, как подавать жалобу. По дороге к командиру я сознательно оставил шлем на позиции. Было чудесное солнечное утро, и я спланировал все так, чтобы прибыть вовремя, но не слишком рано. Бальтазар, кажется, уже ждал меня, когда я вошел. Его адъютант, Петер Шмидт, стоял сбоку за ним.