Тут он вскидывает голову, и я на мгновенье цепенею от его пронзительного взгляда. Такого со мной никогда не случалось. «Наверное, видит человека насквозь, прощупывает меня, неумеху», — проносится у меня в голове.

На вид ему лет тридцать. На нем джинсы, рубашка защитного цвета, из-под которой выглядывает тельняшка. Сидит, широко расставив ноги, спина прямая, плечи широко развернуты, сразу видно — военный человек. Голова выбрита. Лобастый — настоящий мужик — с таким, как он, шутки плохи.

— Вот, Учитель, это Артем, о котором я вам говорил, — с этими словами Федор подталкивает меня поближе к столу.

— Хорошо, Федор, ты свободен, — он вышел из-за стола и подошел ко мне. — Ну, здравствуй, Артем.

И тут я вновь цепенею под взглядом его пронзительных голубых глаз. Впрочем, этот взгляд, наверное, можно назвать и братским или отеческим взором, неизвестным мне чувством. Он не только изучающее смотрит на меня, в нем есть что-то близкое, родное. А, может, это мне кажется?

Дверь за Федором бесшумно закрывается, и мы остаемся наедине. Я, памятуя наставления своего дружка смотреть Учителю прямо в глаза, начинаю ощущать, что делать это страшно, отвести же глаза — еще страшнее. А еще он очень высок, отчего я чувствую себя совсем подавленным. Он понимает мое смущение и усмехается:

— Как говорили наши предки: в ногах правды нет. Ты присаживайся, — и, пододвинув ко мне стул, сам садится на черный кожаный диван в углу кабинета, мы оказываемся лицом к лицу. — Ты учишься вместе с Федором?

— Да, в одной школе, — у меня во рту все пересохло, и я едва ворочаю языком.

Михаил наливает в стакан воды и подает его мне. «Уж не читает ли он мои мысли?» — проносится у меня в голове после этого его жеста. Голос у него командирский, как на парадах, которые когда-то в детстве я любил смотреть на Красной площади с мамкой.

— А как учишься? — по-моему, он не из праздного любопытства спрашивает. У него в глазах читается искренний интерес.

— Не очень-то, — я, вспомнив советы Федора, решаю не врать.

— Насчет того, что знания — это свет, ты в курсе? — он укоризненно качает головой.

— Одиннадцатый год только и слышу об этом, — я с трудом удерживаюсь от вздоха разочарования — вот уж не думал, что будем говорить о школе.

Надо все-таки убавить обороты: не слишком ли я смел?

— Молодец, Артем, верно, понимаешь ситуацию, — он от души хохочет, кажется ему интересно со мной. — А чем увлекаешься?

Я пожимаю плечами, не рассказывать же, что книжки люблю читать с детства, только вот в библиотеке никогда ничего стоящего нет, вот и приходится «Отверженных» по сотому разу перечитывать вместе с «Нищетой и блеском куртизанок»:

— Ну, телевизор смотрю, гуляю, иногда по Интернету брожу, еще люблю в сетевые игры выигрывать.

Насчет того, что «люблю не играть, а выигрывать» я в одной умной книжке вычитал. Эта фраза Михаилу явно пришлась по душе:

— Выигрывать любишь? Выигрывать — это хорошо. А сам по национальности — кто? — Учитель даже слегка напрягся, задавая этот вопрос.

— Русский я, кем же мне еще быть?

Я вроде теряюсь от неожиданности. Вопрос как вопрос. Но, я, честно, никогда над ним не задумывался.

— Да, тут ты прав, кем же еще быть такому мужику, как ты, если не русским. Гордишься?

«Нет, он все-таки улавливает, что у меня роется в голове». Мы теперь скрещиваемся взглядами — глаза в глаза. Меня впервые в жизни назвали мужиком, небось, шутит. На лице Учителя крупном, скуластом, сжатом нет и тени усмешки.

— Конечно, горжусь, мы же круче всех на свете.

Он поднимается с дивана, подходит к столу, произносит медленно, задумчиво глядя на экран новехонького компьютера, как бы обращаясь к самому себе:

— Молодец Федор, доброго нам бойца привел. Я думаю, нам с тобой будет по пути.

И тут же следуют конкретные вопросы:

— Живешь с матерью? Она кем работает? — я вижу, что он хочет сделать для себя какие-то выводы.

— Инженером в НИИ, — морщусь я, да ничего тут не поделаешь. Мамкин институт я ненавижу, она на него горбатится-горбатится, а отдачи никакой. Зарплаты у нее — кот наплакал, чертежи для тупарей со всей Москвы ночи напролет чертит, тем и живем. А иначе совсем тяжело пришлось бы.

— Не беда, наступит день, когда ты твердо встанешь на ноги, будешь сильным и надежным. И мамке твоей не придется горбатиться ночами. — Он вновь читал мои мысли, самые сокровенные.

— Башка у тебя варит, и мысли правильные, а вот мускулы надо подкачать — цены такому мужику, как ты, не будет. Я с Никитой поговорю, чтобы он на тебя особое внимание обратил на тренировках.

— Правда?

— Правда-правда, только ты учти: у нас в клубе не пьют, не курят и не сквернословят. Увижу с сигаретой или выпивкой, услышу, что материшься — вылетишь отсюда в ту же секунду, понял?

— Понял, — я отвечаю по-военному четко, и вижу: это ему тоже понравилось.

— Свободен, — он командует так, что хочется выйти из его кабинета чеканным шагом, как на уроках военной подготовки.

Я выхожу от Михаила в приподнятом настроении. Со мной происходит что-то странное, может, оттого, что в меня поверили, а, может, я впервые почувствовал, что кому-то нужен. И эти новые доселе неведомые мне ощущения придают силу, уверенность. Федька дожидается меня в соседней комнате, ему явно не терпится услышать мой рассказ. Я бросаюсь к нему:

— Федька, да ты молоток! Жаль, что ты раньше меня сюда не привел!

— Я же говорил, что тебе здесь понравится! То ли еще будет, когда ты и с нашими ребятами познакомишься, — он сияет как медный таз, довольный тем, что его ожидания оправдались.

— Учитель сказал, что я должен буду походить в спортзал. Для общего развития.

— Забылся? Для тебя он не Учитель, а Михаил Васильевич, — Федор посуровел. — Пока у тебя не было посвящения.

— Посвящение? — какое таинственное слово, из книг, что я читал в детстве, — а вот это поинтересней спортзала…

— Каждый последний день месяца, мы принимаем в наши ряды новеньких. Это и есть посвящение — особый день, особое доверие, особый обряд. Я, например, все лето просто так сюда приходил. И только тридцать первого августа приняли, в последний день лета. — Некоторые по полгода ходят, — заключает Федька, явно довольный тем, что он не из таких.

* * *

И все же я везунчик. Ничего вроде бы не произошло в моей жизни. Мама по-прежнему считает, что я после «Спокойной ночи, малыши» должен отправляться в постельку, ходит на работу каждый день, и поражается своим девочкам, умеющим делать вид, что работают. Бабушка все так же раз в два дня названивает из своей деревни, не уставая напоминать, что я должен правильно питаться, что без меня ей скучно, что у нее болит сердце, ломит в суставах, что Васька-алкаш опять избил свою жинку, а она снова побежала жаловаться участковому. Федька по-прежнему мой самый задушевный друг, а я все также пялюсь на Иру.