— Давай все равно это сделаем, — сказал я.

— Снимем номер.

— Ага.

— Постель.

— Си.

— И сомнем простыни так, что они их в жизнь не отгладят.

— Ну, давай не будем устанавливать планку так высоко.

Она раскрыла мобильник и позвонила в отель. Через пару секунд она сказала:

— У них есть свободный номер.

— Сними его.

— До чего бессмысленная трата денег.

— Ты же сама это предложила.

Моя жена поднесла телефон к уху.

— Если этот номер сейчас свободен, то мы его снимаем.

Она снова шкодливо взглянула на меня, как будто ей было шестнадцать лет и она только что стырила ключи от отцовской машины. Она произнесла в трубку:

— Фамилия? Кензи. Да. Первая буква — Ка, как в слове «кенгуру». Имя — Энджи.

Уже в номере я спросил:

— Ты предпочитаешь, чтобы я звал тебя Энджи? Или Доминик?

— Вопрос в том, что ты предпочитаешь?

— Мне обе нравятся.

— Ну, значит, и разницы никакой нет.

— Слушай.

— Да?

— А как мы разнесем постель в щепки с этой тумбочки?

— И правда. Держишь меня?

— Держу.

Позже, когда мы дремали под аккомпанемент далеких гудков и шума шоссе в десяти этажах под нами, Энджи, подперев голову рукой и глядя на меня, сказала:

— Сумасшедшая была идея.

— Ага.

— Оно нам вообще по деньгам?

Ответ она знала и сама, но я все равно его озвучил:

— Наверное, нет.

— Черт. — Взгляд ее упал на тончайшие белоснежные простыни.

Я тронул ее за плечо:

— Время от времени нам все-таки надо отдыхать. Да и «Д и С» практически гарантировали, что после этого задания возьмут меня на постоянную работу.

Она снова взглянула на меня:

— «Практически» еще не гарантия.

— Знаю.

— Они этой сраной постоянной работой у тебя перед носом машут уже слишком…

— Знаю.

— …слишком долго. Нельзя так.

— Знаю, что нельзя. Но выбора у меня особого нет.

Она скривилась:

— А что, если они так и не предложат тебе ничего стоящего?

Я пожал плечами:

— Не знаю.

— У нас денег почти не осталось.

— Знаю.

— И скоро за страховку надо взнос платить.

— Знаю.

— Что ты заладил одно и то же? Больше сказать нечего?

Я понял, что стиснул зубы так сильно, что еще немного — и они начали бы крошиться.

— Я молча терплю, Эндж, и соглашаюсь на паршивую работу на не так чтобы очень уж приятную фирму, чтобы когда-нибудь они взяли меня в штат, и тогда мы получим и страховку, и льготы, и оплачиваемый отпуск. Мне это все нравится не больше, чем тебе, но, пока ты не закончишь учебу и не найдешь работу, я не знаю, что еще я могу сказать или, блин, сделать, чтобы изменить ситуацию к лучшему.

И она, и я сделали глубокий вдох. Лица наши раскраснелись — самую малость. Стены начали давить — самую малость.

— Ну, я просто говорю, — тихо произнесла она.

С минуту я глядел в окно и чувствовал, как страх и стресс последней пары лет копошатся внутри черепа и заставляют сердце колотиться все сильнее.

Наконец я сказал:

— Лучшего варианта я пока не вижу. Если «Дюхамел-Стэндифорд» по-прежнему будут держать эту морковку у меня перед носом, вот тогда — да, мне придется пересмотреть свое отношение к тому, чем я сейчас занимаюсь. Будем надеяться, они окажутся умнее.

— Ладно, — медленно выдохнула она.

— Взгляни на дело с другой стороны, — сказал я. — В плане долгов мы в такой глубокой жопе, что деньги, потраченные на этот номер, все равно что песчинка в пустыне.

Она легонько стукнула пальцами мне по груди:

— Какой ты заботливый. Утешил, блин.

— Ну так я вообще отличный парень. Ты не знала?

— Знала, знала. — Она закинула ногу поверх моей.

— Пф, — фыркнул я.

Снаружи гудели машины — еще настойчивее, чем прежде. Я представил себе пробку под окнами. Никакого движения, ни намека на движение. Я сказал:

— Выедем сейчас или выедем через час, до дома все равно доберемся в то же время.

— И что ты предлагаешь?

— Кое-что крайне, крайне постыдное.

Одним движением она оказалась на мне:

— Ну, сиделку мы наняли до полвосьмого.

— Времени полно.

Она наклонила голову, коснувшись своим лбом моего. Я поцеловал ее. Это был один из тех поцелуев, какие мы принимали за должное всего несколько лет назад — долгий, неторопливый. Когда мы прервались, она сделала глубокий вдох и снова склонилась ко мне. Еще один поцелуй, такой же долгий, такой же неторопливый. Энджи сказала:

— Давай еще дюжину таких же…

— О’кей.

— А потом еще немножко того, чем мы занимались час назад…

— Неплохо было, а?

— А затем долгий горячий душ…

— Я только за.

— А потом поедем домой, к дочке.

— Договорились.

В три ночи меня разбудил телефонный звонок.

— Помнишь меня? — спросил женский голос.

— Чего? — ответил я, еще толком не проснувшись. Взглянул на определитель — звонили с частного номера.

— Один раз ты ее нашел. Поищи опять.

— Слушайте, вы вообще кто?

— За тобой должок, — просочилось из трубки.

— Проспись, а? — сказал я. — До свидания.

— За тобой должок, — повторила женщина. И бросила трубку.

Утром я уже не был уверен, не приснился ли мне этот звонок. Но даже если не приснился, мне уже трудно было сообразить, этой ночью он раздался или предыдущей. Я подумал и решил, что к завтрашнему дню наверняка забуду о нем вообще.

По дороге к метро я выпил кофе. Грязное небо с драными облаками нависало над головой, в канализационных стоках шуршали серые хрупкие листья, которые сгниют с первым же снегом. Деревья по обе стороны Кресент-авеню стояли с голыми ветвями, и холодный ветер с океана проникал под одежду. Станция метро располагалась между концом Кресент-авеню и бухтой. Ведущая на платформу лестница уже была забита людьми, однако я все равно заметил в толпе лицо, которое надеялся никогда больше не увидеть. Усталое, изрезанное морщинами лицо женщины, которую удача всю жизнь обходила стороной. Когда я подошел поближе, она попыталась улыбнуться и приветственно махнула рукой.