Я похлопал его по шее и оставил у хижины, а сам двинулся через кладбище, которое так хорошо знал. Я миновал изрубленные остатки моей живой изгороди и вздрогнул, вспомнив, какой я видел ее в последний раз — заваленной дергающимися и извивающимися телами, в которые в поисках пищи вонзались мелкие корешки. На мгновение я вновь окунулся в ту ночь, озаренную светом факелов.

Случалось, хоть и нечасто, что люди, умершие от чумы спеков, становились так называемыми ходоками. Один из врачей в Геттисе считал, что они впадают в подобное смерти оцепенение, а через несколько часов приходят в себя в последней попытке выжить. Удается это немногим. Другой врач, суеверный почитатель потусторонних сил, восхищавших нашу королеву, полагал, что ходоки — не люди, вернувшиеся из-за порога смерти, а лишь их тела, оживленные магией, чтобы доставить какие-то послания живым. Поскольку я и сам некогда побывал ходоком, я имел на сей счет собственное мнение. В тот год, что я провел в Королевской Академии каваллы, я, как и многие мои товарищи, заразился чумой спеков. «Умерев», я оказался в спекском мире духов. Там я сразился со своим другим «я» и древесным стражем и, победив их, вернулся к жизни.

Моя бывшая невеста Карсина тоже стала ходоком. В последнюю ночь, которую я провел кладбищенским сторожем, она выбралась из гроба и пришла ко мне просить прощения, чтобы обрести покой. Я хотел спасти ее и выскочил из хижины, собираясь отправиться в город за помощью. Но моим глазам предстало невообразимое зрелище: другие жертвы чумы тоже восстали из гробов и двинулись к деревьям, которые я по неосторожности посадил. Я знал, что это каэмбра, тот же самый вид, какой спеки называют деревьями предков. Я понял это, когда жерди начали прорастать листьями. Как я мог не осознать опасности? Не магия ли ослепила меня?

Каждый ходок выбрал дерево, сел около него, прислонившись спиной к стволу, и принялся кричать от мучительной боли, когда голодные корешки вонзились в его плоть. Я никогда не забуду того, что увидел той ночью. Один мальчик отчаянно плакал, а его голова, руки и ноги судорожно подергивались, пока дерево, пожирая его тело, привязывало его к стволу. Я ничего не смог для него сделать. Еще больше меня потряс вид женщины, молившей о помощи и протягивавшей ко мне руки. Я схватил их и попытался оторвать ее от дерева, уберечь не от смерти, но от продления жизни, невозможного для гернийской души.

Я не смог ее спасти.

Я прекрасно помнил дерево, которое захватило ее в плен и вонзило в спину корни — эти корни сплетаются в сеть внутри тела, питая молодой побег не только его соками, но и душой. Именно так спеки создавали деревья предков. Те, кого магия сочла достойным, получали в награду такое дерево.

Проходя мимо того пня, я заметил, что он уже выбросил новый побег. На соседнем сидел стервятник с красной бородкой и внимательно наблюдал за мной. Он расправил крылья и вскинул уродливую голову. Его бородка затряслась, когда он разразился обвиняющим карканьем. Меня передернуло. Стервятники считались символом Орандулы, древнего бога смерти и равновесия. Мне совершенно не хотелось еще раз с ним встречаться. Сбежав от птицы, я заметил, что Утес идет за мной. Ничего, скоро он повернет обратно. Я вошел в лес и почувствовал, что он принял меня. Словно за спиной с шелестом опустился занавес, знаменуя, что первый акт моей жизни подошел к концу.

Эту часть леса составляла молодая поросль, поднявшаяся после пожара. Время от времени я проходил мимо почерневших пней, заросших мхом и папоротником, или сквозь тень обгоревшего великана, сумевшего выжить в огне. Кусты и полевые цветы купались в солнечных лучах, просачивающихся сквозь листву. Птицы пели и перепархивали с ветки на ветку. Сладкие ароматы леса окутали меня, и напряжение начало отступать. Некоторое время я шел, ни о чем не думая и прислушиваясь к тяжелым шагам так и не отставшего Утеса.

Стоял приятный летний день. Я прошел мимо двух белых бабочек, танцующих над маленькой полянкой полевых цветов, и оказался на небольшой прогалине, где наперегонки тянулись к солнцу колючие ветки ежевики. Я остановился собрать полную пригоршню сочных черных ягод. Они лопались в пальцах и пачкали мне ладони, когда я их срывал. Я отправил их в рот, наслаждаясь сладостью вкуса и аромата, и с не меньшим удовольствием разжевал крохотные семена. Подобные ягоды могли приглушить мой голод, но не утолить его. Нет. Теперь, когда магия обрела власть над моим телом и кровью, я начал жаждать пищи, способной напитать ее. И сейчас я томился именно по ней. Оставив за спиной прогалину, я заторопился вверх по склону холма.

С ошеломляющей неожиданностью выгоревший лес сменила древняя чаща. Я задержался на границе, среди молодых деревьев и пятен солнечного света, и посмотрел в ее темную пещеру. Крыша из переплетенных ветвей, ряды мощных колонн-стволов, теряющихся из виду в сумрачной дали. Густая листва впитывала солнечный свет, не допуская его вниз. Подлеска почти не было, землю устилал лишь толстый мох, испятнанный словно бы случайным узором из звериных следов.

Я вздохнул и оглянулся на крупного коня.

— Здесь мы с тобой расстанемся, дружище, — сообщил я Утесу. — Возвращайся на кладбище.

Он посмотрел на меня со смесью любопытства и досады.

— Иди домой, — велел я ему.

Он дернул ушами и махнул неровно подстриженным хвостом. Я вздохнул снова. Довольно скоро он все поймет. Я повернулся и пошел от него прочь.

Он еще недолгое время следовал за мной, но я не оглянулся и не заговорил с ним. Это оказалось труднее, чем я себе представлял, и я старался не прислушиваться к глухому топоту его копыт. Он вернется туда, где растет хорошая трава. Кеси подберет его, чтобы запрягать в телегу и возить трупы. У него все будет хорошо. Лучше, чем у меня. По крайней мере, он знает, чего от него ожидает мир.

В этой части леса не было тропинок, проторенных людьми. Я будто бы шел по чужому жилищу: по полам, выстланным густой зеленью ковров, под ажурной мозаикой свода, поддерживаемого могучими деревянными колоннами. Я казался крошечной статуэткой в доме великана, слишком маленьким, чтобы иметь хоть какое-то значение. Даже безмолвия было достаточно, чтобы заглушить мое существование.

Но пока я шагал вперед, безмолвие открылось мне с иной стороны. Человеческих голосов здесь не раздавалось, однако не было и тишины. Я слышал птиц, порхающих и перекликающихся у меня над головой. Слышал предупредительную дробь и топоток вспугнутого зайца. Олень покосился на меня круглым глазом и насторожил уши, когда я проходил мимо, и до меня донеслось его тихое пофыркивание.

Под пологом леса было тепло и влажно. Я остановился расстегнуть мундир и пару верхних пуговиц на рубашке, а вскоре уже шагал, забросив куртку за плечо. Эмзил сшила для меня зеленую форму каваллы из нескольких старых, чтобы я мог втиснуть в нее свое огромное тело. Одной из сложностей, сопроводивших навязанный магией жир, стала неудобно сидящая одежда. Брюки приходилось застегивать под животом, а не на талии, воротники, манжеты и рукава врезались в тело, носки растягивались, сползали и быстро протирались под моим невообразимым весом. Даже сапоги и ботинки доставляли мне неприятности. Мое тело увеличилось в размерах везде — с головы до пят. Впрочем, сейчас одежда слегка болталась на мне. Прошлой ночью я использовал много магии и соответственно похудел. На миг я задумался, не стоит ли мне раздеться и идти дальше нагим, как спек, но цивилизация осталась не настолько далеко у меня за спиной.