И вот сейчас, во время короткой паузы, он рассматривал их — своих бравых танкистов. Стройный лейтенант, стоявший позади него, тихо покашлял из-под руки. В наступившей тишине звук показался неожиданно громким. Вздохнув, Виннеманн продолжил свою речь:

— Некоторые из вас и прежде воевали с орком. Причем с неоспоримым успехом. Наши победы на Фаэгосе-два, Галамосе и Индаре создали нам прекрасную репутацию, хотя многие из новичков, я полагаю, родились в более позднее время. Все же смысл моей мысли таков: мы знаем орка! Мы знаем, что человек и машина, танк и танкист, сильнее врага. Мы знаем, что можем побеждать. И мы неоднократно доказывали это!

Взглянув на молодых бойцов последнего призыва, стоявших рядом с закаленными в сражениях сослуживцами, он изумленно покачал головой. «Клянусь разорванным Оком! — подумал полковник. — Они еще почти дети! Неужели и у меня когда-то было такое гладкое лицо?»

У него мелькнула мысль о сыновьях. Они оба служили в Девяносто второй пехотной дивизии на Армагеддоне. Парни показали себя прекрасными солдатами. Но мог ли он надеяться, что его мальчики уцелеют в бою? Разве не глупо было молиться за них? Миллионам людей предстояло погибнуть в борьбе с врагом на Армагеддоне. Возможно, счет пойдет и на десятки миллионов. Но этого требовала священная война Яррика! Само сердце Империума находилось под угрозой. Так почему бы и его сыновьям не разделить судьбу своих товарищей? Он знал, что мог желать им только славы, победы и доброй смерти. Лишь это просят для себя отважные кадийские воины. А разве гвардейцы, стоявшие перед ним, не были его сыновьями? Он часто относился к ним именно так. И их храбрость вызывала у него чувство гордости.

— Мог ли генерал де Виерс рассчитывать на большую удачу, получая под свое командование наш гордый полк? — продолжил Виннеманн. — Мне кажется, вряд ли. Да, я слышал ворчание в ваших рядах. Я чувствовал ваше недовольство. Вы по-прежнему не понимаете, почему нас отправили на Голгофу, а не на Армагеддон, где враг теснит наши силы. Что важного, спрашиваете вы, мы можем сделать на планете, не затронутой светом Императора? И сейчас я отвечу на ваш вопрос. Слушайте меня внимательно, потому что я хочу донести до вас суть нашей миссии. Я верю в эту операцию! Вы слышите меня? Я верю в нее! Вы даже не можете представить, как наш успех подбодрит войска Империума, осажденные на Армагеддоне. Ничто не воодушевит их больше, чем наше триумфальное возвращение. Те из вас, кто сомневается в моих словах, поймут это сами, когда увидят наш приз. Тем не менее я знаю, что вы и раньше делали все необходимое. Я знаю, что вы готовы отдать все до последней капли крови ради чести и традиций нашего гордого полка! Ради славы Кадии и вечной власти Бога-Императора всего человечества!

Виннеманн обвел взглядом лица ближайших солдат, выискивая симптомы инакомыслия. Но он не нашел никаких признаков сомнения. Наоборот, его слова тут же вызвали оглушительный отклик.

— За Кадию и Императора! — прокричали гвардейцы, и их ответ, словно его собственный, стократно усиленный голос, эхом отразился от металлических стен ангара.

Полковник усмехнулся, стараясь не выказывать свои тайные опасения.

— Сержант Кепплер, — скомандовал он, — ведите этих храбрых солдат на погрузку!

— Слушаюсь, сэр! — ответил боец с искалеченным ухом.

Он вскинул руку вверх, и его салют Виннеманну был таким четким и резким, что мог бы пробить толстое стекло. Он повернулся и, глубоко вдохнув, прокричал ожидавшим колоннам:

— Вы слышали полковника, чудилы! Кругом! Командирам экипажей проследить за погрузкой личного состава!

Виннеманн с тихой гордостью наблюдал за гвардейцами, пока те строевым шагом поднимались по трапам и исчезали в недрах посадочных ботов. Для каждой роты предназначался отдельный корабль. «Будьте сильными, сыны Кадии, — молча благословлял их полковник. — Сильнее, чем прежде». Он повернулся и жестом отпустил офицеров, чтобы они могли присоединиться к своим подчиненным. Затем в сопровождении личного штата полковник направился к собственному боту.

Воздух завибрировал от мощного воя. Пилоты приступили к прогреву корабельных двигателей. С громким металлическим стоном массивные ворота трюма медленно открылись, и из внешнего пространства внутрь ангара хлынул оранжевый свет огромной планеты. После семи долгих и трудных месяцев на борту «Руки сияния» их бронетанковый полк вновь возвращался на войну.

«Твердый грунт под ногами», — размышлял сержант Оскар Андреас Вульфе. Будь там хоть все зеленокожие галактики, ему хотелось снова оказаться на добром твердом грунте. Было бы здорово почувствовать пыль и камни под каблуками ботинок — впервые за долгое время. Его уже тошнило от жизни на этом чертовом корабле, от лабиринта мрачных коридоров и воздуха, который бесконечно очищался регенерационными системами. Мечтая о дюнах, горах и широких равнинах, он вместе с ротой поднимался по трапу посадочного бота, который должен был доставить их на поверхность планеты.

Перелет с Палмероса в подсектор Голгофы был самым длинным варп-путешествием в карьере Оскара, и от долгого напряжения он успел здорово разозлиться — впрочем, как и другие гвардейцы. Это путешествие показалось ему особенно трудным. Варп-перелеты никогда не походили на веселые пикники. Но тут добавилась новая проблема. Его разум по-прежнему боролся с воспоминаниями о последних днях на Палмеросе — с воспоминаниями, от которых он часто просыпался в холодном поту, сжимая пальцами скомканную простыню и повторяя имя мертвого товарища.

Он подозревал, что членов его экипажа это беспокоило больше, чем могло показаться. Они спали вместе с ним в одном кубрике и часто вскакивали от его громких стонов и криков. Иногда, глядя в глаза товарищей, он чувствовал утрату уважения с их стороны, хотя раньше вера подчиненных в него была непоколебимой. И Вульфе гадал, насколько хуже пойдут дела, если он расскажет им правду о том, что видел в каньоне в день эвакуации? Наверное, они вообще разочаруются в нем. Ведь это беда, когда твой командир видит призраков. Те, кто признавался в подобных видениях, обычно пропадали без вести или изгонялись из частей, находившихся под юрисдикцией имперского корпуса. Оскар сообщил о призраке только одному человеку — исповеднику Фридриху. И он пока решил ограничиться той частной беседой. Их исповедник, даже упившись в хлам, как это часто бывало, умел хранить тайны солдат. Такому человеку можно было довериться.

Вульфе заставил себя подумать о чем-нибудь хорошем. Как приятно будет видеть небо над головой, а не металлические щербатые переборки, увитые влажными трубами и переплетенными кабелями. Трудно представить, каким будет это небо. Впрочем, после долгого ожидания хотелось одного: чтобы оно было широким и бескрайним — любого цвета, кроме матовой серости корабельных стен.

Следуя за бойцами другого экипажа, Оскар провел своих парней через один из грузовых трюмов посадочного бота. Они, повернув головы, поглядывали на стоявшие там танки и полугусеничные бронетранспортеры. За танками, едва различимые в густой тени, располагались ротные грузовики с горючим и припасами. Все машины были накрыты тяжелым коричневым брезентом, поверх которого змеились толстые стальные тросы, прикрепленные болтами к выступам на палубе. Несмотря на брезент, скрывавший машины, Вульфе без труда отыскал свой танк. Он назывался «Последние молитвы-II» и базировался на типовой марсианской альфа-модели. По этой причине танк был несколько длиннее остальных «Леманов Руссов». Старую «девочку» покрывали вмятины и рубцы — по мнению Вульфе, она претендовала на звание самого древнего и потрепанного танка из всех, что он видел. Ее бронированные плиты были склепаны вместе, а не состыкованы в соответствии со стандартным шаблоном. Башня со строго вертикальными поверхностями как будто умоляла пробить ее кумулятивными снарядами или противотанковыми гранатами. Вульфе ни секунды не сомневался в том, что он со всем экипажем погибнет в первом же бою. Чертова машина абсолютно не походила на свою предшественницу, и Оскар проклинал ее за это. Он помнил, как, увидев в первый раз такую старую развалину, подумал, что ван Дрой решил наказать его за какую-то провинность. Раньше ему казалось, что их отношения с лейтенантом были исключительно хорошими. Но теперь у него появились сомнения. Особенно после того, как другие сержанты, пользуясь случаем, начали глумиться над ним, еще сильнее ухудшая ситуацию.