Королева-мать не часто посещала теплый и уютный дом сына. Какое-то время она вообще предпочитала встречаться с Романом только в ресторанах, где один ужин стоил как пять Валюшкиных зарплат, и Ромашка давился деликатесами, со злостью думая: «Лучше бы деньгами дала». Но деньги давать ему она даже не думала. Никогда. Даже когда внучки болели и нужны были дорогие лекарства. Лекарства в итоге Снежная наша, конечно, доставала, но денег – ни копейки. Зато могла ни с того ни с сего купить ему дорогой костюм или фирменное пальто. Но что такое дорогой костюм или пальто вкупе с дешевыми рубашками, плохими туфлями и видавшей виды сумкой? Несуразность, гротеск. Хотя Роману так нравились ощущения от этих замечательных вещей. Ткани ласкали тело, формы и линии были безупречны – все это совершенство было так привлекательно, но невозможно… потому что рубашка, туфли, сумка…

Ресторан, костюмы, машины с водителями, которые отвозили его в Бутово, буквально паря над грязным московским шоссе, – это было частью королевского плана. В ее маленьких ухоженных ручках хранилась власть над недрами какого-то то ли банка, то ли холдинга. Она обладала огромным миром. И ей нравилось обладать. Воистину Королева – ни больше ни меньше. Только одно, видимо, ускользала из ее пальчиков: она не распоряжалась контрольным пакетом власти над судьбой своего дорогого наследника. В свое время ею был допущен досадный недочет, за который она теперь расплачивалась.

Маленький Ромашка часто болел в экологически неблагополучной атмосфере промышленного городка средней полосы, где в это время Снежная упорно и расчетливо, как заправский альпинист, карабкалась на партийные вершины. И потому она, хоть и с небольшой охотой, все же регулярно отправляла его к самой что ни на есть крестьянке в деревню с охотничьим названием «Лисьи норы» – к матери Ромкиного отца.

Баба Маша для Ромчика была сущим ангелом. Ему как-то в детстве попалась картинка, на которой были изображены пухлые младенцы с крыльями.

– Почему у них крылья? – спросил Ромка двоюродного брата Кольку, всегда составляющего ему компанию во всех детских проделках.

– Потому что они ангелы. Ты что, про ангелов никогда не слышал?

– Разве ж они такие? Ангелы должны быть старые, как баба Маша, – с недоверием уставился Ромка на братца, и недоверие имело под собой веское основание: Колька весьма часто, с очень убедительным видом, упоенно привирал.

Ангелы не могли быть похожими на этих противно-пухлых младенцев с такими лицами, будто перед ними целая комната сладкой ваты, и от этого они немного смущены. Ангелы – они же мудрые, они же спасают людей от неверного шага, они – хранители. Это слово Ромчику особенно нравилось. Ангел-хранитель. Он тебя охраняет и еще знает, наверное, что-то очень важное, какой-то секрет. Его ангелом-хранителем, без сомнения, была баба Маша, только она ему казалась достойной этой великой миссии – оберегать его, Ромку, и быть хранительницей великих тайн. А младенцы пусть состоят на службе у Кольки, ему, балбесу, ведь все равно.

Итак, хранительница тайн, вечно хлопочущая баба Маша и вправду любила Ромчика как-то по-особенному, никогда не путая его с другими своими внуками, которых она, принимаясь звать, перебирала всех по одному: «Вовк, Сергунька, Мишк, фу ты… Коленька, надо ж в магазин сбегать, давай, милый, быстренько, обед вам поспевает, а вы хлеб уж с утра весь поперетаскали!»

Для нее он был всегда «Ромашечка» и именно его ей почему-то больше всех хотелось защитить от всего мира. Ведь он такой впечатлительный, такой умный, так много знает. А как рассказывает! Слушала бы и слушала его, пока руки дела делают. И сердце у нее всегда щемило при взгляде на него: ножки тонюсенькие, ручки, что две веточки, глазища огромные, да от отца две ямочки на таких худых щечках. А самое главное, мать его – женщина холодная, даже суровая, как зима. Холода в Лисьих норах были нередко, выстуживали дом – не протопишь. Вот и она такая. Боится ее Ромашечка, плачет каждый раз, когда приходит пора возвращаться в город, так плачет…

И не отдать нельзя. Он ведь первый ученик там в школе. Да и попробуй запротиворечь этой матери, она в следующий раз и не привезет Ромашечку, и так грозится отправить его в пионерский лагерь. А куда ему в лагерь-то, душа не пойми в чем держится… Там никто пирогов не напечет, ножки не попарит, сказку на ночь не расскажет. В лагерь Кольку бы в самый раз, тому все нипочем, он – балагур, весельчак, хулиган, он все везде успеет, все их пионерские дела враз сделает, и аппетит у него отменный. К тому ж нигде не пропадет, всегда себе еду добудет, даже если недокормят там его. А Ромашечке летом отдыхать надо и кушать хорошо, чтобы хоть чуть-чуть мясо наросло, чтобы глазки вновь заблестели, чтобы смог он пережить еще одну зиму городскую со строгой матерью, которая и без того зимы в сердце ему добавляет.

Баба Маша была великая сказительница. По вечерам ребятня устраивала себе уютные лежбища на бабулиных перинах и матрасах, заботливо расстеленных ею на полу, Хранительница тайн начинала рассказывать очередную сказку-историю, сочиняемую ею на ходу. Ни одной из них уже выросший Ромашка не нашел потом в сборниках сказок. Как только бабуля-ангел выключала свет, зажигала ночник и садилась в свое любимое кресло, скрестив свои бугристые, в прожилках руки, мир для Ромки переставал существовать. Ни вечная Колькина возня под одеялом, тело которого еще продолжало бегать, прыгать, лазать по деревьям и никак не могло смириться с ночью, ни надоедливые Сергунькины уточняющие вопросы: «А дракон чего съесть-то всех решил? Голодный был, что ли?.. Разозлился? С чего это он? Чего злиться, если ты самый большой?» – ничто не могло отвлечь Ромашку от тех причудливых картин, которые возникали перед его мерцающими в темноте глазами.

В отличие от братьев, Ромка видел настоящее, с самыми современными спецэффектами кино. Оно настолько его завораживало, что он почти переставал дышать, отчего бабуле-ангелу частенько приходилось прерывать свою удивительную сказочную балладу и возвращать его в реальность:

– Ромашенька, ты бы укрылся, детка моя, по полу сквозит.

Ромка натягивал на себя одеяло, судорожно вздыхая, и снова весь превращался в слух, зажигая внутри себя киноэкран.

О доблести и славе, о мужестве и доброте, о настоящей любви и вероломном предательстве, о чудесных спасениях и невероятных превращениях, о верности, преодолении, спасении и награде были бабулины сказки. Любая из них, будучи экранизированной, могла бы принести баснословные барыши теперешнему Голливуду. Но пока только Ромка наслаждался этим невероятным зрелищем. Хотя «наслаждался» не совсем правильное слово. Было по-разному: его то охватывал жуткий ужас, когда казалось, что спасенья нет, то возмущение от подлого обмана, и еще он всегда влюблялся в этих прекрасных принцесс, маленьких звездочек, хорошеньких пастушек, внезапно обнищавших фей…

Уже после того как бабуля уходила, погасив свет, он продолжал видеть прекрасные картины под мерное сопенье братьев и непрекращающуюся Колькину возню, который и во сне не переставал внезапно вздрыгивать ногами, словно застоявшийся жеребец, а иногда даже вскрикивал во сне какие-то невнятные фразы, заставлявшие Ромку прислушиваться, вырывая его из полуночных сказочных грез.