Когда придет бабушка, я бодро совру, что день был отличным, похвалю спущенный в унитаз ужин, поделюсь несуществующими хорошими новостями и, если повезет, слиняю в свою комнату.

Я люблю бабушку. Благодаря ей живу в тепле и уюте, словно цыпленок под крылом у наседки, но она не понимает, что девочке в шестнадцать лет нужно гулять вечерами со сверстниками, выбираться в Город – так местные называют наш областной центр – на концерты, набивать шишки и жить на всю катушку, а не сидеть возле нее и смотреть русские сериалы.

С недавних пор жизнь кажется мне невыносимо скучной и пустой…

С чувством превосходства пью холодную воду, и желудок перестает ныть. Затаив дыхание наношу на ногти нейтральный перламутровый лак, но жужжание телефона на тумбочке заставляет вздрогнуть и сделать неверный штрих.

«Мама» – высвечивается на экране.

Включаю громкую связь, тишину заполняет знакомый, преисполненный сожаления голос:

– Сонюшка, котенок, здравствуй! Как прошел первый день учебы?

Глаза щиплет, и я моргаю.

– Хорошо, ма!

– Слава богу! Я так переживаю…

Выдохнув, произношу как можно ровнее:

– Да не стоит. Что со мной может случиться? Все отлично!.. Как там Масик?

– Выпал еще один зуб! – смеется мама, а в моем горле вырастает скользкий ком.

Я скучаю по ней.

Мама живет в Городе – городе-миллионнике в двух часах езды на электричке. Там весело – есть кинотеатры, кафе, торговые центры, площади, фонтаны, университеты, аквапарки. Там живут совершенно другие люди. Люди, для которых открыты все пути…

Мое раннее детство прошло в нем.

С мамой мы виделись в прошлом году – бабушка позволила погостить у нее на осенних каникулах. Целую неделю я могла играть с Масиком – сводным братишкой Макаром, гулять по широким улицам, предаваться мечтам, которые почему-то не казались несбыточными, дышать свободой и быть счастливой.

Я бы хотела жить с мамой всегда, но, боюсь, моего предательства бабушка просто не вынесет.

– Как бабушка? – словно читая мысли, спрашивает мама.

– Давление скачет… Но вообще хорошо! – заверяю я.

Мы молчим, и только щелчки на линии говорят о том, что связь не прервалась.

– Тот мальчик все же будет учиться с вами? – осторожно интересуется она.

– Да. Но, думаю, вышибут его быстро.

– Н-да… – тянет мама задумчиво. – А Саша как поживает?

– Отлично…

Мы еще долго говорим ни о чем, просто чтобы слышать голос друг друга, и обе понимаем, что смысла в этом нет. Я первой решаюсь попрощаться и нажимаю на сброс.

«Тот мальчик, тот мальчик…»

Сегодня в классе все говорили лишь об Уроде: ребята пугали девчонок рассказами о том, что они со своим огромным другом на самом деле являются однополой парой (и поэтому вечно тусуются вместе), что они извращенцы, наркоманы, алкаши, сатанисты и психи, что один чел собственными глазами видел, как они целовались, а еще тот же чел клялся, что Урод однажды откусил голову живому голубю.

Но все и так знали, что новенький – ублюдок. Мальчишки с азартом потирали кулаки в предвкушении «теплого приема», девочки слезно просили не оставлять их одних и сочувственно оглядывались на меня.

Саша, покровительственно опустив на мое плечо надежную ладонь, заверил общественность, что лично проводит Соню Наумову до квартиры, но после классного часа в коридоре его поджидала Наташа.

– Слушай, Сонь, не подойдет он к тебе близко… Если что – сразу звони, – помялся он и отвалил.

Домой я возвращалась одна.

* * *

Урод появился на наших улицах два года назад – как только снюхался с Воробьем и заручился его поддержкой. До этого он никогда не высовывался из своего района.

Однажды, в продуктовом магазине в Центре, я увидела двух мрачных типов, резко отличавшихся от основного народонаселения городка, залипла и споткнулась – так обжег меня мимолетный взгляд одного из них.

Мне тогда было четырнадцать.

Бледная бабушка выволокла меня на улицу и долго инструктировала:

– Соня, это – тот самый. Запомни его физиономию и никогда не подходи близко. Обнаглели! Кошмар! – задыхалась она. Кажется, в тот день ей даже пришлось вызывать скорую.

Урод и его семейка с самого рождения были для меня воплощением зла и мерзости…

Сохраняя абсолютную неподвижность, валяюсь на кровати. Дико хочется есть, рот наполнен слюной, но я борюсь с низменными порывами и выигрываю.

Сегодня я могла рассказать Саше об утреннем происшествии на пустыре, но не сделала этого. Почему?

Потому что у Урода есть на меня компромат.

Потому что почувствовала странное смятение, какое бывает, когда не можешь прихлопнуть слишком крупного паука или мышь – при всем ощущаемом омерзении ты осознаешь, что перед тобой живое существо…

Потому что я, вся такая чистая и правильная, взглянув в жуткие черные глаза, выжила… И страстно желаю еще раз заглянуть в них.

От почти преступной мысли в животе растекается тепло. Шумно вздыхаю и зажмуриваюсь.

Вряд ли о чем-то подобном когда-нибудь мечтала другая Соня. Соня, которая приходилась маме младшей сестрой. Семнадцать лет назад в этой комнате, на этой самой кровати другая девочка грезила о совсем другом будущем.

Она была круглой отличницей, встречалась с мальчиком, собиралась поступать на прикладную математику в престижный вуз в Городе. Но за два месяца до моего рождения ее зверски убили. На том самом пустыре.

Если верить рассказам мамы, именно с тех пор все в нашей образцово-показательной семье пошло наперекосяк: у деда съехала крыша, и по его настоянию меня тоже назвали Соней. Сам он так и не отошел от произошедшего – молча бродил по дому, целыми днями сидел за дочкиным столом, рассматривал ее фотографии.

Когда мне исполнилось пять лет, он умер. Тогда же окончательно распался мамин студенческий брак, отец смылся в неизвестном направлении, и бабушка забрала меня к себе – окружила заботой, пока мама в Городе пыталась устроить для нас нормальную жизнь.

Я должна была переехать к ней, но бабушка не позволила.

Наверное, мама страдала, но потом снова вышла замуж, родила Масика, похудела, помолодела и стала счастливой. Здесь она бывает наездами. И в глаза бабушке старается не смотреть.

Растопыриваю пальцы и дую на них – идеальный маникюр испортил смазанный лак на мизинце, но я даже не пытаюсь исправить это.

Итак, у бабушки есть только я – ее надежда и опора, смысл жизни, свет в оконце…

Казалось бы – причем здесь Урод?

Он – сынок того самого маньяка-убийцы.