Ну вот, еду, значит, в Париж на свидание с мужчиной моей мечты…

Впервые я увидела его, когда мне было восемнадцать лет. Увидела впервые, но еще до этого много о нем слышала. Знала его фамилию, знала, кто он такой, вокруг только о нем и говорили, знала, почему в нашумевшем политическом процессе он выступает в качестве обвиняемого. Правда, толком так и не поняла, из-за чего устроили процесс, ибо политикой никогда не интересовалась.

Зато Гжегож меня очень заинтересовал. Из института его исключили, но перед этим он успел проявить и характер, и силу воли, и вообще свою недюжинную натуру. Какая пропасть отделяла его от тех, кто высокомерно взялся судить его! Как мне хотелось подойти к нему и высказать свое восхищение, но я не осмелилась. Было мне всего восемнадцать, ему двадцать. Красивый парень, ни на кого не похож, еще подумает, что я собираюсь пококетничать с ним. И не подошла. Глупая я была, молодая, меня очень волновало мнение других – а что люди подумают? Не хватало еще, чтобы подняли на смех. А вдруг и он высмеет мои восторги?

Глядя на убегающую назад пустую автостраду и не видя ее, я пыталась представить, что было бы, если бы я тогда подошла к Гжегожу. Не первый раз думала я об этом. Что бы было, если… Да ничего бы не было! Ведь тогда я уже три месяца как вышла замуж, мы с мужем любили друг друга, наша взаимная верность была нерушима как скала. Гжегожу я только собиралась высказать свое восхищение в чисто моральном плане, видела в нем этакого благородного рыцаря, преследуемого злобными силами. Да, рыцаря, сражающегося с коварными и безжалостными врагами не шпагой, а силой духа. А я очень любила умственно развитых рыцарей, что вовсе не означало, что готова была тут же кидаться им в объятия. Нет, нет, никаких объятий, но кто этому поверит?

А кроме всего прочего, в тот момент Гжегож был всецело поглощен разразившейся жизненной катастрофой и не до девушек ему было. Подойди я к нему со словами восторга и утешения, он бы, наверное, только автоматически поблагодарил меня – и все. Нет, ничего бы не было.

Вторично жизнь свела нас через шесть лет. Поскольку профессия у нас была одинаковая, встретила я его в проектной мастерской, где тогда работала. За прошедшие годы изменилась и я, и мое отношение к окружающему миру. Теперь меня уже не так волновало «а что люди скажут». Не выдержав, после нескольких дней совместного пребывания в одной конторе я рассказала ему о своих чувствах шестилетней давности.

– Очень жаль, что ты тогда не подошла, – ответил он. – Я так нуждался в нормальном человеческом участии, был бы признателен и за одно доброе слово.

– Да, теперь и я считаю, если чересчур дрожать за себя – обязательно выкинешь глупость. Уж лучше бы я тебе показалась тогда глупой, пережила бы, подумаешь, большое дело!

За шесть лет многое изменилось в жизни, не только моя психика. Гжегож выбрался из житейских неурядиц, учебу на архитектурном закончил раньше меня, причем с отличием, и уже добился успехов на профессиональном поприще. И женился. В жену он был влюблен до такой степени, что аж тошно делалось. О ее внешности плохого слова не скажу, о такой внешности можно только мечтать, хотя опять сморозила глупость. Мечтать следует тогда, когда в мечтах заключается хотя бы намек, хотя бы тень надежды на их осуществление, в данном случае мне бы и десять пластических операций не помогли. Нет, я и мечтать не могла, чтобы сравняться с ней по красоте. А вот завидовать могла. И завидовала по-страшному! Характер же у нее был… ну, скажем, излишне твердый, и она никак не стоила такого беспредельного обожания. Возможно, мои оценки пристрастны, ну да по-другому я думать не могла, необъективна так необъективна. Да, к тому времени у него появилась жена и он питал к ней неземные чувства, тьфу!

Что же касается моего брака, то он как раз в это время начал постепенно распадаться. Тогда я еще не до конца все осознавала, хотя ясно чувствовала – что-то не так. Пригодилась бы мне тогда духовная поддержка, но только не любой ценой. Невзирая на все еще молодой возраст, я уже понимала: на вечные придирки мужа, его равнодушие ко мне и необоснованную критику лучшим лекарством явились бы чьи-нибудь пламенные чувства, комплименты, уверения, что я самая-самая. Достаточно было самого пошлого объяснения в любви, и уже не такими обидными казались мужнины язвительные замечания вроде нижеследующего: «На кого ты похожа с такими волосами, неужели нельзя хоть изредка сделать нормальную прическу?» Ага, кстати о прическах.

И я сразу вернулась в день сегодняшний. В самом деле, как же я позабыла о своей голове? Холера! В Штутгарте я волосами не занималась, страшно устала. Можно сейчас, конечно, накрутить волосики на бигуди, но толку от этого мало, надо предварительно вымыть голову. В Париже Гжегож заказал мне гостиницу. Непонятно зачем, проблем с гостиницами нет, я сама могла бы найти номер в любой. Но ему так хотелось, вот и заказал, поэтому знает, в какой гостинице я остановлюсь. Но не знает, когда я приеду. По идее, я должна приехать только завтра. Значит, приехав сегодня вечером, я могу не проявляться, не позвоню ему, суну проклятую голову под кран, пересплю на бигудях, ничего.

И, решив проблему головы, я немедленно вернулась в прошлое, обступившее меня со всех сторон. Из-за него я не видела ничего вокруг, в том числе и автострады, бегущей навстречу, что ни в коей мере не мешало мне нормально ехать. Ничего не скажешь, французские автострады стоят своих денег…

Куда же мы потом отправились? Нет, погоди, это было уже позднее… Мы встречались только на работе, как обычные сослуживцы, причем виделись не всякий день, ведь на работу в свою проектную мастерскую мы ходили не каждый день, как в простых учреждениях. Гжегож в основном работал дома, у него была своя мастерская, а на работу приносил уже готовые рисунки. И так продолжалось несколько недель, пока не началась весна. Меня отправили в Познань, в служебную командировку. Там реставрировался объект, нужно было представить детальные эскизы фасада. Гжегожу поручили внутреннюю отделку, и он решил тоже ехать.

С мужем мы тогда уже едва общались, его раздражало все, что бы я ни делала. Накануне вечером он разговаривал с кем-то по телефону. Разговор шел на служебные темы, но в голосе мужа звучало что-то такое… радостное оживление, теплота, просто эйфория какая-то. Давно он не говорил так со мной, уже год наверное. Меня всю передернуло. Вот оно что… В познанскую командировку я отбыла взбешенная и очень несчастная.

О том, что Гжегож тоже едет в Познань, я не знала, увидела его в гостинице неожиданно, и сердце мое залило целительным бальзамом. Нет, ничего такого я не думала, но муж вроде отодвинулся куда-то в тень, образ его явно потускнел.

С работой мы с Гжегожем справились общими силами за два дня. Потом решили вместе поужинать, в нашей гостинице устраивались танцы, причем оркестр исполнял только старинную музыку – вальсы и танго. Оказалось, Гжегож не хуже моего мужа умел танцевать вальс-бостон, и опять у меня защемило сердце. Нет, я все еще любила этого холерного мужа.

– Не думай о нем! – приказал Гжегож. – Отключись хоть на этот один вечер. Нельзя же сидеть на одной манной каше.