Задолго до того, как Джек познакомился с Холломом, доброжелательная комиссия сочла его пригодным для замещения должности лейтенанта. Однако вакансия так и не открылась. Подобное достаточно часто происходило с заурядными молодыми людьми, у которых не было ни способностей, ни покровителей или влиятельных родственников, способных замолвить за них словечко. Большинство таких неудачников год за годом держались на плаву, подавая прошения на получение штурманского патента, если их знание математики и навигации было достаточно хорошим, но порой и вовсе оставляли службу. Холлом и многие другие, похожие на него, продолжали на что-либо надеяться до тех пор, пока не становилось ясно: менять что-либо слишком поздно; в результате они оставались вечными мичманами, вечными младшими офицерами с нищенским доходом около тридцати фунтов в год, да и то если только им удавалось найти капитана, который пускал их на шканцы, и не имеющими никакого прибытка, даже половинного берегового жалованья, если такового капитана не отыскивалось.

Их положение было самым незавидным на флоте, и Джек от души их жалел. Тем не менее он сразу настроился против просьбы, с которой Холлом к нему наверняка обратится: сорокалетнему мичману не место в кубрике для зеленых юнцов. Кроме того, было очевидно, что раз Холлом человек невезучий, то он один из тех, кто может принести несчастье кораблю. Матросы — люди безмерно суеверные — невзлюбят его и, возможно, станут относиться к нему без должного почтения, за это их придется пороть, что в свою очередь вызовет еще более враждебное отношение к горе-офицеру.

Из рассказа самого Холлома следовало, что все его прежние капитаны придерживались такого же мнения: командир «Левиафана», последнего судна, на котором он служил, рассчитал его семь месяцев назад, и мичман отправился в Гибралтар в надежде или найти вакансию, освободившуюся после смерти кого-то из офицеров, или встретить одного из своих прежних командиров, которому мог понадобиться опытный помощник штурмана. Но фортуна решительно повернулась к нему задом, и теперь Холлом в последний раз пытал счастья.

— Мне очень жаль, но, пожалуй, я не смогу найти вам должность на своем корабле, — сказал Джек. — Да и нет в этом смысла, поскольку через несколько недель весь экипаж будет списан на берег.

— Я был бы бесконечно благодарен, если бы вы взяли меня к себе хоть на эти несколько недель, — воскликнул Холлом с живостью, от которой Джеку стало не по себе. Хватаясь за соломинку, офицер добавил: — Я был бы рад повесить свою койку даже перед мачтой, сэр, если вы возьмете меня хотя бы матросом первого класса.

— Нет-нет, Холлом, так не пойдет, — покачав головой, отозвался Джек. — Но, может быть, вам пригодится пятифунтовая банкнота. С первых призовых денег отдадите.

— Вы очень добры, сэр, — отвечал Холлом, сцепив за спиной кончики пальцев. — Только я не… — Что именно хотел он сказать, Джек Обри так и не узнал; лицо мичмана, с усилием хранившее маску жизнерадостности, вдруг исказилось. Джек уже решил было, что мичман разрыдается, но тот совладал с собой. — Однако я весьма признателен за ваши добрые намерения. Прощайте, сэр.

«Черт побери, черт побери, — мысленно воскликнул Джек Обри, видя, как, неестественно выпрямившись, уходит прочь Холлом. — Это же самый настоящий шантаж, будь я проклят». Затем он крикнул ему вослед:

— Мистер Холлом, мистер Холлом, постойте! — Что-то черкнув в записной книжке, он вырвал листок и сказал: — Считайте, что вы на службе: вам следует прибыть на борт «Сюрприза» до обеда и предъявить эту записку вахтенному офицеру.

Ярдов через сто Джек повстречал капитана «Намюра» Билли Саттона, своего старинного друга, с которым еще совсем юнцами они служили на «Резолюции».

— Господи, Билли, вот так встреча! Я и не заметил, как пришел «Намюр». Где он?

— Блокирует Тулон, бедняга. Теперь уже под командой Понсонби. А меня на дополнительных выборах избрали в парламент. Так что собираюсь со Стопфордом на его яхте в Англию, ну и принимаю поздравления, ясное дело.

Джек поздравил его, и Саттон, пофилософствовав о парламенте, яхтах и заместителях капитанов, наконец заметил:

— Чем ты так расстроен, Джек? Ты больше похож на кошку, у которой утопили котят, чем на капитана.

— Так оно, пожалуй, и есть. Знаешь, «Сюрпризу» приказано следовать домой, где его поставят на прикол или отправят на слом. Поэтому вот уже несколько недель я бьюсь как рыба об лед, готовя его к последнему походу и отбиваясь от полчищ всякого люда, норовящего бесплатно прокатиться до Англии или устроить на дармовщинку переезд своим семьям и друзьям. А каких-то пять минут назад я невесть отчего совершил дурацкий поступок: вопреки своим правилам взял к себе никому не нужного мичмана-перестарка, потому что этот бедняга выглядел чертовски тощим. Это была всего лишь сентиментальность, глупая снисходительность. В конце концов, ему это ничего не даст; он не будет ни благодарным, ни полезным. Только разложит моих юнцов и обозлит матросов. На его лице написана судьба пророка Ионы. Слава богу, наконец-то приходит «Каледония»! Могу составить рапорт и отплыть, как только мой разъездной катер вернется из Магона, прежде чем кто-то появится на борту. Начальник порта тоже тот еще пройдоха — пытался всучить мне дюжину завалящих матросиков и одновременно выманить у меня лучших моряков. Да не на того напал! В конце концов, во время перехода до Ла-Манша корабль может столкнуться с неприятелем, и мне хотелось бы, чтобы и в последний раз «Сюрприз» не подкачал. Но даже в этом случае…

— Сочувствую тебе, Джек. К тому же тебе туго пришлось в заливе Замбра, — произнес Саттон, которому было известно о произошедшем лишь понаслышке.

— Было дело, — ответил Джек Обри, покачав головой. Немного погодя он спросил: — Ты знаешь, что произошло?

— Как не знать. Твой посыльный баркас застал вице-адмирала в Порт Магоне, и тот сразу же отправил «Алакрити» в Тулон за главнокомандующим.

— Хочу надеяться, что они успели вовремя. Если повезет, то он должен добить большого француза. Знаешь, Билли, все не так просто — там произошла какая-то грязная история. Мы попали в западню.

— Все об этом говорят. Вернувшись недавно с Мальты, один поставщик провизии рассказывал о большом скандале в Ла-Валлетте. Один крупный чиновник перерезал себе глотку, а дюжину человек перестреляли. Правда, сам он слышал об этом от вторых или третьих лиц.

— А о моем катере есть известия? Я отправил его на Мальту со вторым лейтенантом, когда задул встречный ветер, и у нас не было возможности быстро добраться до Гибралтара.

— Ничего о нем не слыхал. Зато знаю наверняка, что твой баркас подняли на борт «Бервика», поскольку здесь была назначена встреча с главнокомандующим. Мы плыли вместе до вчерашнего вечера, когда во время шквала он потерял фор-стеньгу. Поскольку Беннет не решился показываться на глаза адмиралу с огрызком фок-мачты, он просемафорил, чтобы мы продолжали идти. Но при таком изменчивом ветре, — добавил Саттон, посмотрев на высокий гребень Гибралтарской скалы, — он застрянет, если не поторопится.

— Билли, ты знаешь адмирала гораздо лучше, чем я. Неужели он действительно рвет и мечет?