Стивен еще раз взглянул на часы: прошло четыре минуты. Девять минут опоздания; непрофессионально, непростительно для дублера. И все же ему, возможно, удалось бы проскочить, если бы у актерского входа не стояла на страже Донна. Он незаметно пробежал мимо группки охотников за автографами, ожидающей Джоша, – сегодня восемь, неплохо…

– Десять минут опоздания, мистер Маккуин, – сообщила Донна, стерегущая вход. Донна заведовала постановочной частью – невысокая, но широкая женщина с большим туповатым лицом, похожим на раскрашенную обувную коробку, ломкими волосами бывшей готки и неприветливыми манерами озлобленного физрука. Она всегда носила форменный блекло-черный саржевый комбинезон, а на бедре – предписанную уставом огромную связку ключей, которую сейчас вертела на пальце, словно шестизарядный револьвер.

– Уф! – сказал Стивен. – Да там же прямо не Пикадилли-серкус, а какой-то цирк!

– Смешнее не стало, Стивен.

– Извини, Донна, это все метро…

– Отговорка не принимается, – буркнула Донна, набирая номер на мобильнике.

– Ты сегодня на редкость жизнерадостна. Что это с тобой?

– Его нет, – сказал Кенни, вахтер.

– Его нет? Кого нет?

– Его. – Донна волком посмотрела на Стивена.

– Джоша?

– Да, Джоша.

– Джоша нет?

– Джоша нет.

У Стивена зашумело в голове.

– Но ведь уже почти начало спектакля, Донна!

– Да, я в курсе.

– А… А ты ему звонила?

– Блестящая идея, – съязвила Донна, отрывая телефон от уха и размахивая им перед носом Стивена. Она облизнула губы, откинула с глаз неровную челку, готовясь отправить сообщение Самому, и на короткое мгновение превратилась в четырнадцатилетнюю девчонку, собирающуюся спросить мальчика, не хочет ли он покататься с ней на коньках. – Джош, милый, это твоя Тетушка Донна, из театра. Ты опаздываешь, юноша! Придется перегнуть тебя через колено и хорошенечко отшлепать, – мечтательно прогундосила она в воздух, теребя наушник в ухе. – В любом случае мы очень беспокоимся за тебя. Надеюсь, ты появишься у двери в ближайшую же секунду, но если нет, то звякни нам. Иначе придется выпустить на сцену молодого неопытного Стивена…

Стивен стоял рядом, не слушая, перекатываясь с пяток на носки и издавая тонкое гудение, как всегда в минуту стресса. «Вот, наконец-то, – вертелось у него в голове. – Он пришел – Звездный Час». В конце концов, до сих пор такого еще не случалось. Двенадцатый Самый Сексуальный Мужчина Мира всегда приходил вовремя. До этого момента Стивен покорно принимал свою судьбу, обреченный служить тенью не только самого успешного, популярного и, небесспорно, самого талантливого молодого актера своего поколения, но и самого здорового и удачливого. Какой бы разухабистый дебош он ни почтил своим присутствием накануне, во сколько бы ни выполз из какого-нибудь пивного притона в Сохо или с постпремьерной вечеринки, Джош всегда появлялся ровно в 18:50, раздавал у двери автографы, флиртовал с костюмершами, играя ямочками на щеках и откидывая волосы со лба. Джош Харпер был неуязвим. Если бы, упаси господи, кто-нибудь выстрелил в него, то почти наверняка он бы улыбнулся и показал пулю, изящно зажатую между крупными белыми зубами.

Но не сегодня. Пока Донна куковала в голосовую почту Джоша, Стивен представлял себе всевозможные мрачные сценарии:

Джош Харпер падает с коварной чугунной винтовой лестницы своего роскошного особняка, бывшего склада…

Джош Харпер пытается вытащить раздробленную ногу из-под сломавшегося домашнего тренажера, не доставая до телефона каких-нибудь пару дюймов…

Джош Харпер, хватаясь за живот, оседает на пол рядом со столиком светлого дерева в эксклюзивном суши-ресторане; его красивое лицо приобретает пугающий зеленый цвет…

Джош Харпер храбро улыбается, пока отважные врачи «скорой» поспешно стараются вытащить его из-под колес потерявшего управление автобуса номер 19…

«Я… я не могу… не чувствую пальцев ног…»

«Не волнуйтесь, мистер Харпер, сэр, мы вытащим вас, еще секунду».

«Да вы не понимаете, мне нужно через пять минут быть в театре».

«Извините, но единственный театр, в который вы попадете сегодня, – это операционный театр…»

– Ладно, Стивен, – вздохнула Донна, глядя на часы и обдумывая немыслимое, – лучше пойти надеть на тебя костюм. Просто на всякий случай.

Стивен едва замечал, как идет по коридору к гримуборной для звезд. У него было такое смутное, парящее ощущение, будто Донна везла его на каталке. «Так вот он какой – вкус удачи», – думалось ему. Никоим образом не будучи злопыхателем, Стивен фантазировал о такой чудесной катастрофе шесть дней в неделю – по средам и субботам дважды – в течение последних трех месяцев. Когда Стивен желал Джошу «сломать ногу»[3], он имел в виду именно это: сломать ногу в двух местах и, желательно, открытый перелом с осложнениями. Уж такова была неприглядная алгебра работы дублера: чтобы Стивен преуспел, Джошу надлежало пострадать – от болезни, не позволяющей работать, или от какого-нибудь телесного повреждения, от чего-то между гриппом и пропоротой конечностью, чтобы проваляться в постели, скажем, двое-трое суток. Как раз достаточно: Стивен отработает спектакль сегодня, еще улучшит свою игру к завтрашнему дню, позовет режиссера Теренса, кастинг-менеджеров, кинопродюсеров, возможно, одного-двух критиков, может быть, специально вызвонит каких-нибудь других, лучших агентов, птиц высокого полета. Защемление ахиллова сухожилия, влажный щелчок при разрыве аппендикса или даже селезенки – лишь это отделяло Стивена от шанса повернуть свою жизнь к лучшему.

Сейчас они были в гримерной Джоша, Стивен снимал куртку и ботинки, Дебс из костюмерной встала рядом, держа костюм, выстиранный и безупречный. Стивен начал раздеваться. Донна звонила на вахту служебного входа:

– Не видно его пока?.. Ладно, даем ему пять минут, потом делаем объявление… Он здесь, готовится… Да, я знаю… О’кей, ладно, держите меня в курсе…

«Слава богу, – подумал Стивен, – что-то с ним стряслось».

Костюмерша Дебс протянула ему кожаные штаны Байрона, и Стивен торжественно принял их и начал натягивать. Он никогда не занимался профессиональным боксом и вряд ли стал бы, но предполагал, что именно такие ощущения появляются перед важным боем: благоговение, чувство ритуальности. Стивен попытался прочистить голову, найти какую-нибудь точку спокойствия, фокуса, но мысленным взором он уже видел выход на сцену…

Огни гаснут в конце спектакля, и тишина накрывает публику. Секунды идут. Затем зал взрывается аплодисментами, они грохочут, как гром, как огромные, накатывающие на берег волны. Донна и остальная команда стоят в кулисах; здоровенные рабочие сцены со слезами на глазах аплодируют, выталкивая скромного Стивена К. Маккуина обратно на сцену. Затем рев публики в ушах, когда все поднимаются как один, букеты цветов летят через сцену к его ногам. Мощные волны любви, уважения и признания захлестывают его, чуть не сшибая с ног. Прикрыв глаза от прожектора, он украдкой оглядывает публику и замечает лица любимых людей: Алисон, бывшая жена, его дочь Софи, родители, друзья – все улыбаются и смеются, кричат и визжат. Он ловит взгляд бывшей жены, ее глаза широко раскрыты от восхищения и уважения, она словно говорит: «Ты был прав все это время. Ты был прав, что упорствовал, прав, что не сдался. Ты актер редкой и исключительной глубины и таланта, а если веришь во что-то достаточно сильно, мечты и в самом деле сбываются…»