– Что-то случилось? – спрашиваю, выслушав приветствие, а отец делает секундную паузу, и секунда эта кажется почему-то вечностью.

– Нет, дочь, всё хорошо… не бери в голову.

Он хочет казаться весёлым – очень пытается не показывать, как плохи у него сейчас дела. Бережёт меня, как делал это с момента моего рождения, а я… задыхаюсь в плотном коконе его заботы. И хоть давно уже живу отдельно, лелея свою простенькую и очень скучную жизнь, отец каждый день пытается снова ворваться в неё, всё поставить с ног на голову и посадить на короткий поводок.

– Маша, у меня к тебе большая просьба. Не откажешь старику?

Прекрасно знает, что не откажу, но просит не часто. Потому всегда соглашаюсь – люблю его, несмотря на все сложности нашего общения.

– Что-то серьёзное? У тебя такой голос…

Отец то ли всхлипывает, то ли откашляться пытается, а я сжимаю в руке чайную ложку, забытую на столе, почти сгибая тонкую серебристую ручку.

– Нет, ничего такого, чтобы я не мог сделать сам, но… зашиваюсь. Элементарно не хватает времени. А ты – единственная, кому я доверяю, как самому себе.

Это лесть – отец никому не доверяет, а я делаю вид, что верю. Хотелось бы мне увидеть сейчас его лицо, но никак. Придётся довольствоваться бурной фантазией.

– Маша, ты же дома? У тебя отпуск ведь. Через пол часика за тобой заедет машина. Нужно кое-куда съездить, документы забрать. Очень важные.

Перевожу взгляд на своё отражение в зеркале и радуюсь, что выгляжу неплохо – можно спокойно ехать за этими несчастными документами, так уж и быть. Даже синяки под глазами не очень портят. Мне двадцать шесть, но никто больше двадцати мне ни разу не давал, а порой и алкоголь без паспорта продавать отказываются. Хорошо, что я почти не пью, иначе бы намучилась с этими бдительными кассирами.

– Хорошо, поеду. Всё равно свободная.

– Как ты себя чувствуешь? – интересуется отец, а я заверяю, что у меня всё хорошо.

Просто цвету и пахну.

Отец делает вид, что верит и отключается.

Через полчаса я стою в своём дворе, кутаюсь в воротник драпового пальто от порывов ледяного ветра и жду машину.

Огромный чёрный внедорожник въезжает во двор, а я пристально слежу за ним. Отец не сообщил, какая именно машина прибудет по моему адресу, но очень похоже, что именно эта. Во всяком случае, и время подходящее.

Вездеход с заляпанными грязью номерами и внушительной вмятиной на боку останавливается, и водительская дверца резко распахивается.

– Нечаева Мария Степановна? – спрашивает высокий мужчина с седыми висками, высунув голову из проёма двери.

– Да, – киваю, но подходить к машине не спешу.

– Присаживайтесь, пожалуйста. Надо торопиться. Отец же вам звонил?

Я снова киваю и всё-таки иду к машине. Подсознание вопит, что совершаю самую большую глупость в жизни, но у меня нет, кажется, ни единого повода избежать этой поездки.

Распахиваю заднюю дверцу, взбираюсь на сидение, а взгляд фиксирует затылок водителя – крепкий, как у борца. Он больше похож на охранника какого-то бандита, но пускай. Какая разница, кто сидит за рулём, хоть мне и не очень нравится перспектива находиться в замкнутом пространстве с совершенно незнакомым мужчиной угрожающей наружности.

Ловлю его кривую ухмылку в зеркале, устраиваюсь удобнее, и машина плавно трогается с места.

– Куда мы едем? – интересуюсь, когда машина набирает скорость, сворачивая на окружную дорогу.

– Отец вас не предупредил?

– Нет, просто сказал, что нужно забрать документы.

Мужчина хмыкает, вдавливая педаль в пол, и за окном пролетают деревья с фантастической скоростью. Вжимаюсь спиной в сидение, а под ложечкой сосёт, замирает и сладко ноет.

– Тут недалеко. Быстро доедем, не переживайте.

Теряю счёт времени, но путешествие наше всё-таки заканчивается. Вездеход останавливается у высоких ворот из красного кирпича в какой-то глуши.

Ворота перед нами медленно поднимаются вверх, и мы оказываемся в просторном дворе, по периметру которого высажены высоченные сосны.

Как в заповеднике, честное слово.

– Выходите, Мария Степановна. В доме вам отдадут документы, – сообщает мужчина, и я толкаю дверцу.

Вокруг тишина, даже птицы не поют, а ветер будто бы стихает. Воздух кажется теплее, и мне не нужно прятаться за воротом пальто от его колючих порывов.

– Проходите в дом, – советует водитель, и я тороплюсь наконец-то закончить это дело.

Краем глаза замечаю ещё парочку мужчин вполне конкретной наружности – охрана территории, наверное. Я привыкла к подобным персонажам – у отца огромный штат секьюрити. Я выросла среди этих мрачных мужиков, потому пугаться их вида кажется странным. Бытие формирует сознание, как ни крути.

Пугает только тишина этого места, делающая его будто бы необитаемым.

Раз, два, три ступенька, а входная дверь распахнута, приглашая войти в дом. Делать нечего, захожу, и меня опутывает вакуумом и темнотой.

– Эй, тут есть кто-нибудь?! Я от Нечаева, за документами!

– Проходи, – доносится откуда-то, и меня сбивает с ног давно забытый аромат хвои, цитруса и табачного дыма.

А за спиной лязгает замок двери, отрезая меня от внешнего мира.

– Скучала по мне, Бабочка?

Маша.

Этого просто не может быть!

– Клим? – выдаю раньше, чем успеваю себя остановить, а горло сжимает спазм.

Темнота давит со всех сторон, наваливается могильными плитами, хоронит в себе мой здравый смысл. Я пытаюсь нащупать в ней хоть что-то, но как ни взмахиваю руками, натыкаюсь на пустоту. Но этот запах – он везде. Пробирается под кожу, впитывается в мозг, будит в памяти то, о чём так долго пыталась забыть.

Не получилось.

Чьи-то сильные руки обхватывают меня за талию – так крепко, что дыхание на мгновение исчезает, а перед глазами водят хоровод яркие разноцветные мотыльки. Но это помогает встряхнуться, прийти в себя, смахнуть незримой метёлкой первый шок.

В густой темноте, к которой никак не хотят привыкать мои глаза, я пытаюсь вырваться, кричу что-то, брыкаюсь, но добиваюсь лишь того, что руки сжимаются вокруг меня ещё крепче – оковы, которые не получается разорвать. У меня просто не хватит сил.

Так и останусь бабочкой, пришпиленной иголкой к бархатному полотну. Меня накроют стеклом, повесят на стену и станут любоваться. А потом выбросят, как ненужный хлам, когда надоем.

– Отпусти, мне больно! – кричу, и только это заставляет остановиться моего мучителя.

Как долго меня несли? Где мы? Почему тут так темно?