– Он чересчур взволнован, – попытался успокоить обоих Камински. – Вы должны его понять. Ведь на нем лежит ответственность…

– Ответственность! – Египтянина словно прорвало. – Парень забыл, что поставлено на кон.

Только теперь Рогалла вспомнил, что Камински и египтянин не знакомы, и представил доктора Хассана Мухтара – ведущего египетского археолога. Камински подумал: «Вот еще с кем придется иметь дело!»

Мухтар не особенно заинтересовался новым человеком, так что Камински вынужден был спросить, из-за чего разгорелся спор. Египтянин указал на колоссов Рамсеса возле входа в храм.

– До их ног вода не доходила три тысячи лет, – объяснил он. – Мы не знаем, как будет реагировать песчаник, когда вода достигнет цоколя. Может статься, что на солнце он уже высох, как соль. Камень также может поменять цвет, пропитавшись водой. А может и рассыпаться в песок.

Сказав это, он стряхнул пыль со своей хлопчатобумажной куртки.

Рогалла одобрительно кивнул и добавил:

– Возможно, теперь вы поймете, почему мы так взволнованы.

– Я понимаю, – ответил Камински.

Он хотел ответить по-другому, хотел сказать: «Нет, я не понимаю вас, потому что если лощину не залить водой, она все равно наполнится, только это уже нельзя будет контролировать. А так еще есть надежда, что прорыв можно будет ликвидировать, прежде чем вода достигнет основания храма», но прикусил язык, смолчал. Он не хотел с первого дня портить отношения с людьми.

– Ну хорошо, спокойной ночи! – Мухтар протянул Камински руку. – Надеюсь на успешное сотрудничество!

– Я тоже, – ответил Камински. И добавил из вежливости: – Сэр!

Он где-то слышал, что едва ли можно доставить образованному египтянину большую радость, чем назвав его «сэр».

И Мухтар тут же повеселел.

– Заходите завтра утром ко мне в бюро. – Он имел в виду Government's Colony.

Камински ответил, что непременно заглянет. Вид большой черной дыры, которая наполнялась бурой клокочущей водой, натолкнул Камински на мысль, что у Абу-Симбел, этой гигантской строительной площадки посреди пустыни, свои законы. Не такие, как на других стройках, на которых он раньше работал. Казалось, в воздухе над объектом висит напряжение, которое проявляется в странной раздражительности всех участников.

Камински еще на корабле, которым плыл из Асуана в Абу-Симбел, заметил, что пассажиры избегали его, если он заводил разговор о своей работе. Конечно, он привык к монотонной жизни заграничных строек и равнодушно относился к бурной жизни цивилизации. Но по опыту Камински знал, что зачастую именно в таких ситуациях зарождается необычная дружба.

Он сомневался, что сможет найти здесь настоящего друга.

Он отбросил грустные мысли и, поскольку не мог ничем помочь шведу, молча направился к площадке, где стоял «лендровер». Здесь он ничего не сможет сделать. Он не хотел ждать Лундхольма, поэтому остановил первый попавшийся грузовик и поехал в лагерь.

Водитель, молодой египтянин, ни слова не понимал по-английски. Ему понадобилось добрых десять минут, чтобы объяснить, что его имя Макар, но все его называют эль-Крим, чем он особенно гордится. Он все повторял свое имя и приветливо улыбался немцу.

На перекрестке, где дорога сворачивала к лагерю рабочих, эль-Крим высадил пассажира и покатил дальше. На востоке занималось утро. Трансформаторная станция и больница были ярко освещены. Камински выделили домик в Contractor's Colony, в котором он жил вместе с Лундхольмом. Это было каменное здание с белой куполообразной крышей которая спасала от жары, и небольшим зеленым газоном перед входом.

Здесь, наверху, не было слышно шума стройки, да и цикады, ночь напролет исполнявшие свою пронзительную песню, к этому времени уже смолкли. Пройдя сотню метров, Камински свернул с дороги и пошел по песку и гальке, к которым уже успел привыкнуть.

Все дома здесь выглядели одинаково, особенно ночью Камински жил в третьем от дороги. Лундхольм вкратце рассказал ему, где что находится в лагере. Закрывать входные двери на ночь считалось предосудительным, Камински знал это еще из Персии. Когда он открыл дверь, перед ним возник Балбуш, в длинной ситцевой ночной сорочке выглядевший как привидение. Балбуш был слугой, поваром и вел хозяйство в доме Камински и Лундхольма.

– Мистер, – испуганно сказал он. – Мистер Лундхольм нет дома. Мистер Лундхольм исчезнуть.

– Да, да, – Камински успокаивающе махнул рукой. – Все в порядке.

Желтый грузовик с ревом и грохотом пронесся по Веллей-роуд в направлении больницы, оставляя за собой длинный шлейф пыли. Египтянин в голубом комбинезоне стоял на коленях в кузове, обеими руками обхватив и поддерживая казавшееся безжизненным тело рабочего. Еще от трансформаторной станции – там, где дорога делает небольшую извилину и затем идет строго на север, прямо к больнице – водитель начал бешено сигналить, чтобы привлечь к себе внимание.

Грузовик остановился возле больницы, и санитары в белых халатах выскочили с носилками.

– Его током ударило! – крикнул египтянин, ехавший в кузове.

– Али дотронулся до провода под напряжением в десять тысяч вольт, – пояснил водитель. – Да спасет его Аллах!

Вчетвером они погрузили безжизненное тело на носилки и почти бегом понесли в смотровую комнату слева по коридору. Взвыла сирена – сигнал, означающий экстренный случай, – и через мгновение доктор Хекман, директор больницы, и доктор Гелла Хорнштайн, его ассистентка, были на месте.

– Удар током! – еще издалека закричал санитар. – Пациент без сознания!

– Раздеть! – скомандовал Хекман и, повернувшись к ассистентке, добавил: – Приготовить ЭКГ!

Доктор прослушал несчастного стетоскопом и покачал головой. Затем приподнял его веко.

– Бог ты мой, – сказал он тихо, – помутнение хрусталика, электрическая катаракта.

На теле пострадавшего были четко видны темные прерывистые полосы, проходившие от правой руки до правой ноги.

Ассистентка тем временем включила кардиограф; стрелка лишь вздрагивала. Она посмотрела на Хекмана:

– Мерцание желудочков сердца.

Врач взглянул на бумажную ленту прибора:

– Кислород. Искусственное дыхание.

Один из санитаров протянул кислородную маску, и ассистентка наложила ее на лицо мужчины. Хекман положил руки на грудь пациента, сделал резкий толчок, на мгновение остановился, посмотрел на широкую бумажную ленту, выползавшую из кардиографа, и еще интенсивнее приступил к массажу сердца. Стрелка еще раз дернулась и остановилась: по бумаге поползла сплошная ровная линия.

– Смерть, – констатировал доктор Хекман. Лицо его не выражало никаких эмоций.

Ассистентка молча кивнула и начала отсоединять электроды от безжизненного тела. Она явно приняла смерть египтянина близко к сердцу.