– А что тут странного? Помнишь, ты нам заявила, что будешь вегетарианкой? Это, по-твоему, не странно?

– Мама, мне тогда было тринадцать. И мне нужно было нормально питаться.

– Вера есть вера.

– Блин, мама, ты же сама говоришь, что вообще ни во что не веришь. Ты только не обижайся, но вы там, случайно, ничем не закинулись? В смысле, из наркотических препаратов?

– Сэм! Ты что?! Мы принимаем только солон. Но солон – не наркотик.

– Солон? Это тот самый, который пьют для того, чтобы быстрее проходило время?

– Нет, это очень хорошее успокоительное. Снимает нервозность.

– Всякое успокоительное – это так или иначе наркотик.

Мама вздохнула. Это был явный намек, что теперь я должна сказать что-нибудь проникновенное в поддержку родителей, как и положено послушной дочке и старшему ребенку в семье. И я сказала:

– Вы правильно сделали, что мне позвонили.

– Спасибо, милая. Я вот даже не знаю, как твои братья воспримут такую новость.

– Да никак не воспримут. Им это по барабану. У них другие интересы.

– Да, ты права.

Надо сказать, мои младшие братья – два беспросветных придурка – изрядно меня задолбали в последнее время: то дай им денег взаймы, то вытри им сопли после очередной неудачи на личном фронте. Причем вы бы видели их пассий. На какой только помойке мои братья находят такое сокровище?! Я налила себе кофе и разбавила его горячей водой из-под крана.

– И как это решение повлияет на вашу дальнейшую жизнь?

– Да, наверное, никак. Мы не собираемся никого агитировать. Если нашим знакомым хочется во что-то верить, мы не будем их разубеждать.

– Точно не будете?

– Точно не будем.

– Ну, тогда хорошо.

На этом наш разговор закончился. Я взглянула на часы на ноутбуке. Хорошо, что как раз на сегодня у меня запланирован сандвич с Землей. Есть чем отвлечься от мрачных мыслей. Я быстренько допила кофе, ополоснулась под душем, оделась, бросила в сумку свой ингалятор от астмы и поехала на место: 40° 4 Г южной широты, 176° 32’ восточной долготы.

Дорога была абсолютно пустой.

Разговор с мамой навел на мысли о вере, о родителях и о том, как они формируют нашу систему взглядов и убеждений. В смысле, что бы ни делали папа с мамой – и хорошее, и плохое, – это автоматически разрешает тебе поступать точно так же, не мучаясь чувством вины. Папа угоняет машины? Ладно, попробуем! Мама ходит на мессу по воскресеньям? Значит, я тоже буду ходить. Конечно, часто бывает, что дети идут наперекор родителям. Но когда родители говорят, что они вообще ни во что не верят – против чего бунтовать? Бунтовать можно против чего-то. А когда нет ничего, чему можно противиться, какой смысл затевать мятеж? С другой стороны, если ты, согласившись с родителями, тоже решишь ни во что не верить, ты все равно остаешься ни с чем. То есть без ничего, во что можно верить и с чем соглашаться. Те же яйца, вид сбоку.

Я призадумалась: а во что верю я? Мне двадцать шесть. У меня было немного мужчин, всего пять. И у каждого из моих бывших бойфрендов на багажнике автомобиля красовался какой-то из вариантов рыбы – одного из ранних символов христианства. Совпадение? Случайность?

Мой первый мужчина – его звали Кевин, и он вечно ходил с взъерошенными волосами – был манекенщиком для каталогов модной одежды. На багажнике его «хонды» была нарисована вполне себе традиционная христианская рыбина. У Кевина всегда находилась какая-то религиозная причина, чтобы избегать грубой реальности – например, один раз он не поехал встречать меня в аэропорт, потому что как раз в это время ему надо было играть в баскетбол с ребятами из молодежного христианского клуба. В общем, мы с ним расстались.

Потом был Майлз, воинствующий атеист. На его рыбе было написано: «ДАРВИН». После Майлза был Хэл, чья серебристая рыба сопровождалась словами «С ГАРНИРОМ». После Хэла был Рей, мудила, каких поискать. Мне до сих пор непонятно, зачем я вообще с ним связалась. Такой Рей бывает у каждой женщины. В его рыбе не было ничего остроумного и ироничного. Это была просто рыба, без всяких изысков. Ну, и последним был Рид. У него вместо рыбы был стильный рыбий скелет. Мне казалось, Рид станет тем самым «единственным и на всю жизнь», но он, как и все остальные, не стремился к серьезным и длительным отношениям и решительно избегал всяческих обязательств.

Господи, вот зачем я сейчас вспоминаю своих мужиков и вешаю на них ярлыки?! Вполне вероятно, что и меня они воспринимали как-то по-своему. Наверное, для них я была этакой куколкой из фитнес-клуба, с хорошей фигурой и полным отсутствием мозгов. Для развлечения вполне подойдет. Но о каких-то там чувствах речи нет вообще. И никто никому ничем не обязан.

В общем, когда я фотографировала свой хлеб на обочине шоссе, где отчетливо пахло овечьим пометом, у меня в голове теснились самые разные мысли. Мне было немного завидно, что я живу не в том полушарии, где Мадрид, а в этом своем полушарии неудачников. И мне было грустно, что пчелы исчезли с лица Земли, а вместе с ними – и многие полевые цветы: сушеница, губастик, котула, смолевка. И еще я размышляла о том, какая огромная наша планета, и я на ней – просто невидимая песчинка.

А потом у меня зазвонил мобильный, и, как я уже говорила, меня ужалила пчела.

Ура, ура!

12-й округ, Париж, Франция

Я считаю, судьба – устаревшее понятие. Все в мире строится на причинах и следствиях, а судьба тут вообще ни при чем. Пчелиный укус? Как это сентиментально. Как старомодно… А потом, когда нас пятерых ужалили пчелы, к нам ко всем начали относиться как к «шоколадным детишкам» – ну, той пятерке счастливчиков, попавших на шоколадную фабрику Вилли Вонки. Пфе!

Когда меня ужалила пчела, я сидел на скамейке в Венсенском лесу рядом с двумя старыми грымзами, вроде как рьяными католичками, которые обсуждали участившиеся случаи хищения персональных данных для махинаций с кредитными картами и возмущались по поводу того, что теперь им приходится измельчать мусор, прежде чем вынести его на помойку. Нуда, румыны, русские и члены китайской «Триады» только и ждут, как бы им завладеть персональными данными этих старых кошелок: Теперь, когда мы наконец раздобыли счет за электроэнергию мадам Дюкло, мы поставим «Caisse d’Epargne»* на колени/Меня бесили их пронзительные голоса – но я злился не на старушенций. Я злился на само время, которое тянется, тянется и как будто не движется вовсе, и от этого жизнь кажется такой долгой. Меня подмывало сказать этим набожным бабулькам, что их религия – полный отстой. Ее придумали тысячи лет назад – для людей, которым посчастливилось (или не посчастливилось) прожить больше двадцати одного года – придумали, чтобы доходчиво объяснить этим людям, что жизнь коротка и быстротечна. А лично мне бы хотелось найти объяснение, почему жизнь такая кошмарно долгая.

* «Caisse d’Epargne» – крупный французский банк.