Осматривая его кухню и спальню, полицейские обнаружили следы, к которым они, видавшие виды, совершенно не были готовы. Улыбчивый Эд жил вовсе не в одиночестве. Свое обиталище он делил с двумя большими берцовыми костями, двумя парами человеческих губ на веревочке, миской человеческих носов, стоявшей на кухонном столе, кошельком и браслетами из человеческой кожи, четырьмя стульями, обитыми человеческой кожей, аккуратным рядом оскалившихся человеческих черепов, выделанными кожами лиц четырех женщин, нарумяненными, накрашенными и прибитыми к стене на уровне глаз. Нашли еще пять «запасных» лиц, упакованных в пластиковые пакеты, десять женских голов с отсеченными до бровей макушками, свернутую пару кожаных лосин и «маек», включая грудные железы, отрезанные у другой несчастной.

В пристроенном к дому сарае полиция обнаружила то, что позднее будет идентифицировано как Бернис Ворден. Обнаженная, обезглавленная, подвешенная к потолку за пятки, она была выпотрошена словно бычок. На плите в прилегающей кухне стояла кастрюля воды, где плавало человеческое сердце. Морозилка холодильника была забита аккуратно упакованными человеческими внутренними органами.

«Я не имею к этому никакого отношения. Просто услышал про это за ужином», — бубнил Гейн, когда Фрэнк Ворден добрался до него после обнаружения трупа Бернис. Как только Ворден арестовал Гейна, плейнфилдский тихоня прошел детектор лжи, ему предъявили обвинение в убийстве, и в Центральном госпитале была проведена психиатрическая экспертиза. До тех пор никто всерьез не принимал бормотания бездельника о «его коллекции сморщенных голов». Никто не задумывался о том, что ему хорошо известны пропавшие без вести женщины. В доме Гейна были найдены свидетельства не только безграничного злодейства, но и способность общества отвергать саму возможность его существования. «Это может случиться здесь», — настаивает сатирическая песенка Фрэнка Заппа «Help I’m a Rock». Под «здесь» подразумевается человеческое сердце и сознание.

На допросах и проверках Гейн отвечал едва слышимым монотонным бормотанием, пребывая в помраченном сознании. Он признал только два убийства, сказав, что был «как в тумане». Ни следователь, ни психиатр, ни судебный эксперт не смогли проникнуть в суть его мотиваций. Да, он признал взлом кассового аппарата Бернис Ворден и кражу 41 доллара. Да, он также эксгумировал вместе с закадычным дружком Гасом свой первый труп. Но его доводы в обоих случаях были одинаковы: ему нравилось «разбирать всякие штуки», чтобы посмотреть, «как они устроены».

Глубокими ночами, когда его односельчане любили, храпели, читали Святое Писание или чахли над счетами, безликий, простой парень Эд Гейн вникал в тайну, «как все устроено», бродя по своим угодьям, натянув на голое тело кожу, волосы и лицевые маски свежеэксгумированных трупов. Специалисты установили, что за первым визитом Гейна на кладбище последовали еще более сорока раскопок — всегда могилы женщин — часто совсем неподалеку от могилы его матери. Гейн рассказал, что они с Гасом (который умер естественной смертью несколько лет тому назад) кости хоронили, а другие менее интересные части тел сжигали в печке Гейна. Когда газеты обнародовали заявление Гейна: «Я ни разу не пристрелил оленя», сколько его односельчан содрогнулись при воспоминании о пластиковых пакетах с вкусной «олениной», которые дарил им односельчанин?

Первое убийство Гейн совершил в 1955 году, поздней зимней ночью. Пуля из его винтовки тридцать второго калибра продырявила дородную 51-летнюю разведенную владелицу таверны. На салазках Гейн перетащил тело Мэри Хоган на свою «летнюю кухню». Полиция подозревала его причастность к издевательствам и убийствам еще, по крайней мере, десяти жертв между Мэри Хоган и Бернис Ворден. Он так и не признался в этом, пока его не сочли социально опасным и не приговорили к пожизненному пребыванию в Центральном госпитале.

Некоторые местные газеты окрестили Гейна «сумасшедшим мясником» и писали только о его убийствах и предполагаемом каннибализме. В пятидесятых годах траснвестизм, ограбление могил и, как полагали некоторые, кровосмесительная связь с матерью не вписывались в рамки репортажей даже в больших городах. Для «молочно-мясной Америки» такие темы были буквально немыслимы. Но чего не допускали газеты, компенсировали повсеместные слухи и тошнотворные шутки. Пресса и охотники до трагических сенсаций атаковали Плейнфилд, словно пираньи дородного борца сумо. Любопытные, набившись в автомобили, мчались за многие мили, чтобы направить свои камеры на «дом смерти» Гейна и бросить в него камень. Разъяренные местные жители преграждали путь автомобилям и замыкались в себе. Тем не менее было известно, что многие местные не ленились за несколько миль объезжать ферму Гейна. В непроницаемой стене общественного отрицания появились неизбежные трещины. По всей стране врачебные кабинеты подверглись атакам пациентов с жалобами на гастроэнтерологические симптомы. Местные психиатры лечили многих от гейновских навязчивых идей и тяге к «запасным частям тела».

Пышно расцвели злые шутки, которые местные называли «гейнерами». Вопрос: «Как тебе родня Гейна?» Ответ: «Вкусно». Или «Какой у Эда Гейна номер телефона?» На что следовал ответ «O-I–C-U-8-1-2»[3]. И это чтобы разрядить еще один неозвученный кошмар: «Почему Гейн никогда не попадал в тюрьму?» Ответ: «Потому что он просто нарисовал картину женщины на стене и проел себе выход». Завсегдатаи баров шутливо требовали «гейн-пиво» (побольше пива и никакой пенной макушки), а вскормленные на кукурузе детишки с ангельскими личиками, как на банках супа «Кэмпбелл», прыгая через скакалочку, распевали:

Накануне тихой, смиренной смерти Гейна в приюте 26 июля 1984 года больничные сотрудники характеризовали его как «послушного» и «безобидного». Его представления о внешнем мире были минимальны, а о своих преступлениях он вовсе ничего не помнил. Почти двадцать лет тому назад — возможно, ради очищения Плейнфилда от присутствия Гейна — неизвестные сожгли его ферму. До сих пор всякие ненормальные, любители криминала, искатели острых ощущений и маргиналы совершают паломничества на развалины его дома. И местные жители признаются, что ни одни святки не проходят без того, чтобы какой-нибудь малыш не пропел «Заткните прорехи кусочками Молли».

Никто не может измерить во́лны страха, разошедшиеся от чудовищных деяний Эда Гейна, или страданий, причиненных им своим жертвам и их родственникам. В 1957 году большинство американцев считали себя богопослушными, пристойными людьми в серых фланелевых костюмах, или совершенно образцовыми женами типа Дорис Дэй, или примерными детьми, подобно Ширли Джонс и Пэту Буну из «Любви в апреле»[4]. Мы избрали президента по имени Эйзенхауэр, крутили хула-хупы и смотрели «Оззи и Харриет»[5]. Но в городке, расположенном менее чем в сорока милях от Плейнфилда, один мужчина, бреясь, пристально вглядывался в зеркало в ванной, размышляя о Гейне, о себе, и пытался унять дрожь в руках.