Перед войной мама работала на заводе главным инженером, а отец – в лаборатории менделеевского института метрологии. Он готовил диссертацию. Война не дала ему защититься. У него имелась броня, он был невоеннообязанным, но настоящим патриотом! Он сдал эту броню, пошел в Ленинградское ополчение, пошел защищать город. У ополченцев 1941 года была одна винтовка на двоих, а то и на троих, не хватало патронов. Поэтому немцы, которые прошли школу войны в Европе, почти всех их за несколько дней уничтожили. Папу спасло ранение в одном из первых боев. Так бывает в жизни: ранение – это ужасно, но иногда оно оказывается спасительным… Его вывезли в госпиталь, потом в Среднюю Азию на переобучение. Там он прошел школу противотанковой обороны и уже на фронт приехал обученным специалистом в противотанковый батальон.

Все случилось в течение нескольких дней: война, народное ополчение, ранение, госпиталь, отправка долечиваться и военную специальность получать в Средней Азии. А когда мама шла к нему в один из госпиталей, за ее спиной разорвался снаряд. Если бы она шла на минуту позже – смерть. Вот так человеческая жизнь иногда зависит от того, кто твой сосед, иногда она зависит от того, ранят тебя или не ранят в первом же бою. Если ранят, то проживешь до 76-ти лет. Жизнь во время войны становится непредсказуемой.

Мама тридцать лет была главным инженером на хлебозаводе. Завод был небольшой, выпускал он нарезные батоны (по-ленинградски – булки). Интересно, что, когда наши войска освобождали Болгарию, конечно, среди солдат и офицеров были ленинградцы. Они ночевали у болгар или просто заходили, просили поесть. Есть такая солдатская просьба: мать, дай, пожалуйста, воды напиться, а то так есть хочется, что и переночевать негде. Так вот, когда есть хочется, то ленинградец просил булку. И болгары от этой просьбы зверели и иногда даже били, потому что, оказывается, булка по-болгарски – это девушка. И получалось, что солдат требует девушку или даже невесту…

Завод выпускал сухари, которые складывали один к одному, заворачивали в бумагу, а по торцам заклеивали лентой, чтобы бумага не развернулась. А на ленте было название этих сухарей: «Сухари ванильные». И, когда их заворачивали и заклеивали, работали не думая, на автоматизме. Обернул раз, обернул два, мазнул… И работница в какой-то момент осеклась и наклеила не по правилам. Чтобы сухари не рассыпались – все равно, хоть так клей, хоть эдак… И мама получила выговор – неожиданный, как говорится, на ровном месте. Потому что в результате один конец ленты наехал на другой – и, вместо надписи «Сухари ванильные» получилось издевательское: «хари ванильные».

Хлеб я очень люблю. И в детстве особенно любил самый вредный – свежий хлеб, очень вкусный. Может быть, во мне говорит чувство ностальгии, но, мне кажется, сейчас такого вкусного хлеба нет. Иногда я ходил по заводу, с детства меня тянуло к технике, а потом к науке. И вот я ходил и смотрел на эти тестомешалки, на печи, как там двигаются люльки, как кладут тесто, а потом оттуда выходят булки. А поскольку это все-таки пищевое предприятие, пищевая промышленность, то я ходил в белом халате. И однажды рабочие приняли меня за проверяющего из какого-то министерства. Словом, как Хлестакова, приняли за ревизора. Ко мне подошли и сказали: «Мы хотим вам пожаловаться. Вот около печи, где человек работает, очень жарко, надо дополнительную вентиляцию!». Я передал эту просьбу маме. Вентиляцию усилили.

Мама и папа работали, домашних обедов у нас в рабочие дни не было. И я школьником ходил во взрослую столовую. Не в ресторан, конечно – именно в столовую. А потом мы с друзьями нашли на улице Марата детскую столовую, и там все было намного дешевле. И, между прочим, вкусно. На взрослую столовую мама каждый день давала мне рубль. А вечером я перед ней отчитывался, сколько стоило первое, второе, компот, и отдавал ей сдачу – пять или десять копеек. А в детской столовой получалось в два раза дешевле. И мальчишки из нашей квартиры подучили меня отчитываться перед мамой, как будто я кушал во взрослой столовой, а разницу тратить: газированной воды купить, пирожок купить, может быть, мороженое. Карандашик купить, стерку… Стерка, между прочим, это типично ленинградское слово, в Москве ее называли ластиком или резинкой. И я обманывал маму, но, естественно, это был такой обман, который очень легко разоблачался. Потому что мама прекрасно видела: появился новый карандаш, появилась стерка, они же лежали на виду…

Чтобы впредь я не обманывал, мама побила меня веревкой. Била символически, мне не было больно, но было невыносимо обидно! Я не мог слова сказать против мамы, но свою обиду выместил на веревке. Схватил ее, выбежал на улицу и бросил под трамвай… Вот так я на всю жизнь получил первый урок из десяти заповедей: не лгать.

После войны у нас было уже две комнаты в коммунальной квартире, по тем временам – это было просто богатство. Мы чувствовали себя олигархами. Это как сейчас – трехэтажный особняк на Рублевке. Таким образом, у меня была своя комната, свои книжные полки. Я собирал сначала фантастику и приключения, а потом и научно-популярные книги. Циолковского, Перельмана, жизнеописание академика Крылова… Сейчас я понимаю, что поначалу мама пробуждала во мне интерес к научно-популярным книгам – но так незаметно, что я был уверен в том, что все выбираю самостоятельно.

Однажды отец нашел у меня книгу «Луна», и там на первой странице стояла надпись НИИМС. Он спросил меня: «Как тебе удалось взять книгу в нашей библиотеке? – Я не брал. – Но здесь же написано НИИМС – НИИ метрологии и стандартизации. – Папа, да это же я придумал НИИ Межпланетных сообщений!..» Он не верил, пока не сходил в свою библиотеку. А шутливое общество межпланетных сообщений я после войны увидел в мультфильме «Полет на Луну», где академика-космонавта озвучивал замечательный артист Яншин, которого мне посчастливилось не раз видеть на сцене МХАТа.

Книги… Я знал места, где их можно купить или выменять у букинистов, ходил на толкучки. Особенно интересовали меня книги про полеты, про планеты, книги по астрофизике. Мне удалось раздобыть даже два тома из знаменитой энциклопедии «Межпланетные сообщения» под редакцией Николая Алексеевича Рынина. Эти тома выходили мизерным тиражом и быстро становились библиографической редкостью. Даже у Королева не было полного Рынина – только три тома! Профессор Рынин жил в Ленинграде, я знал об этом. На последней странице «Межпланетных сообщений» было указано: «Отзывы направлять по адресу Ленинград, улица Жуковского… дом… квартира…».

Мне очень нужно было расспросить его: в какой институт мне нужно поступать, чтобы выучиться на ракетостроителя? Я долго собирался к нему сходить, но робел. Наконец, решился. Это было в 1947-м году. Дошел до дома, нашел дверь и стушевался. Не осмелился побеспокоить профессора, редактора такой книги. Вышел на улицу. Но тут я понял, что не знаю, как же стать ракетостроителем? И все-таки позвонил в дверь. Мне открыли, но на цепочке. На мою просьбу поговорить с Николаем Алексеевичем тихий женский голос ответил, что он умер в блокаду. Я ушел растерянным и потрясенным.

Несколько лет назад я был в ЛИИЖТе, где когда-то работал Рынин. Как мне сказали, там, в библиотеке были девять томов «Межпланетных сообщений». Мне очень хотелось на них посмотреть. Но библиотекарь не нашел ни одного тома: все разворовали.