если не близким, то узнаваемым по деталям почти родства. Только невозможно было избавиться от ощущения, что ты под пристальным взглядом экспериментатора, исследователя. Что-то среднее между пламенем страсти и холодной вивисекцией. Да, бежала бы, если бы это был не Вагранян. Не тот самый Вагранян. А этот человек оказался ей невероятно интересен со всеми своими особенностями маниакального ученого.

Все было понятно только с его отношением к ней: свидание стремилось к бесконечности, потому что Григор хотел и явно не мог оторваться от нее, отпустить. Уже на рассвете он подошел к столу, выпил рюмку коньяка, раздвинул шторы на окне. Впустил утренний луч и вернулся к Марине, которая по-прежнему лежала, обнаженная, на кровати. Григор заговорил, это меньше всего было похоже на объяснение хотя бы в симпатии:

– Ты, наверное, привыкла к такой реакции людей. Но я серьезный профессионал, я все знаю о человеческом теле и не могу избавиться от ощущения мистификации или обмана. Если бы ты мне не рассказала о себе, я бы продолжал думать, что ты девочка лет восемнадцати. И сейчас, после проведенной вместе ночи. Какая-то особая генетика? Как выглядят или выглядели твои мама, бабушка, прабабушка?

– Нормально. Как все, я просто не хочу приплетать к нашему случайному свиданию всю свою родню. И дело точно не в генетике. У меня одной «золотая кровь», может, в этом дело.

Марина никогда не забудет острый, пронзительный, даже восторженный взгляд Григора после этих слов. Взгляд исследователя, которому страшно повезло: разрезал пациента и обнаружил бриллиант вместо сердца.

– Нулевой резус-фактор? Это правда? Не могу поверить. Ты знаешь, сколько таких людей на земле?

– Да, – скучно произнесла Марина. – Около полусотни. И давай на этом обсуждение закончим. Ненавижу чувствовать себя подопытной крысой.

– Но ты же теперь близкий для меня человек…

– И ты хочешь мне рассказать, что я не могу попасть под машину или сильно порезаться, так как для меня не найдут донора и я умру от потери крови. Я в курсе. И я с детства не понимаю, почему умереть от потери крови хуже, чем от чего-то другого. Григор, мне вдруг страшно захотелось поехать домой. Утром я должна обязательно просыпаться в своей постели. Иначе весь день насмарку.

– Я тебе надоел?

– Это не то слово. Просто наше свидание закончилось. Оно прошло хорошо. Мы друг друга заинтересовали, захотели познакомиться поближе. Совсем близко. Все нормально, пора расставаться, чтобы не испортить ничего.

– Хорошо, я отвезу тебя. Не бойся, не стану напрашиваться в гости. Я понимаю, что совершенно безразличен тебе, что могу рассчитывать лишь на роль эпизода, у которого есть малый шанс повториться. Но я должен сделать вывод, так сказать, вердикт, чтобы не оставаться с ним наедине. Можно сказать?

– Предчувствие у меня не очень. Но говори, конечно. Я же не совсем бревно.

– А я не влюблен в тебя. Вообще не знаю, что значит это выражение. На мой взгляд, полная бессмыслица. Взрослый человек не может ни с того ни с сего влюбиться в другого, постороннего взрослого человека. Я просто точно знаю сейчас то, что смутно почувствовал, когда увидел тебя на улице и в чем совершенно убедился этой ночью. Ты не только подходишь мне в каждой детали – физиологической и эмоциональной, – ты в этом смысле для меня идеальная женщина. И, к сожалению, единственная такая. К сожалению, потому что я прочно и вполне удачно женат. У меня есть дочь, и она для меня дороже всего на свете.

– Замечательно. Так в чем печаль?

– Во всем. Огромная печаль.

Они тогда простились навсегда у подъезда Марины. А через месяц он позвонил и сказал, что опять в Москве. Она не смогла отказаться от встречи, хотя давно решила, что женатые мужчины для нее – табу. Потом еще раз и еще. Теперь встречаются у нее дома. И они уже связаны, как цепью, своей взаимной невлюбленностью. Можно поспорить с зовом плоти, но не с выбором разума. Сильного ума человека, который каждый день держит в руках чужой обнаженный мозг и так исправляет ущербность человечества. Марина его не ждет, не зовет, не скучает, не думает о его прочной и надежной семье. Она просто привыкла к тяжести странного приобретения своей судьбы. Да и с зовом плоти все в порядке. Зной ее крови не может быть ошибкой или преступлением. Ей при рождении навязана роль фаталистки: для нее на земле не найти донора. В случае чего. Пусть будет личный нейрохирург под одним одеялом.

А как хочется выскочить из стен и пут, бежать по белой холодной дороге босиком и без одежды, чтобы мороз сделал прохладной «золотую» кровь, чтобы снежинки не прекращали таять на постоянно горящей коже.

Утром Марина сладко спала, пока ее не разбудил телефонный звонок. Это Ира, подруга. Голос хриплый и перепуганный. Ира постоянно боится всего на свете, и потому с ней случается то, чего она боится. Зимой у нее панический страх падений на гололеде из-за того, что в детстве переломала ноги, когда бежала по льду. И еще она постоянно мерзнет, трясется, кутается и страшно боится всерьез заболеть. Ира – вечная сирота. Взрослый, разумный, яркий человек с душой брошенного и растоптанного ребенка. Марина категорически не сентиментальна. И она не нуждается в дружбе, как и в любви, просто иногда соглашается это принять. Но с Ирой все совсем иначе. Они сначала были всего лишь добрыми знакомыми, приятными друг другу людьми. Но однажды Марина вдруг почувствовала, что паника и тоска, которые внезапно появляются в красивых бархатных глазах подруги, рождают в ней самой необычные эмоции. Ей хочется обнять, успокоить, защитить этого нежного и беспомощного ребенка, который пытается и не может спрятаться в теле взрослой, опытной женщины. Впрочем, нет, не так. Взрослый опыт у Иры так и не появился. Она только научилась его имитировать с помощью теории, в которой сильна.

И вот вечером это случилось. Ирина поскользнулась, упала, что-то растянула, замерзла и простудилась.

– Точно нет перелома? А температуру ты измерила? Что привезти из еды и лекарств?

– Перелома нет, температура – тридцать семь и три, еду я все же