Вы, королевский гвардеец, связанный присягой, взяли у него и спрятали от правосудия важные улики. Вы нарушили приказ…

Турнемин холодно посмотрел на графа.

— Понго, — скомандовал он, — выброси этого господина из моей камеры, он мне надоел. Сначала называет меня вором, теперь изменником…

Понго быстро подошел к графу и взял его за плечо.

— Подождите, — закричал не на шутку испугавшийся граф. — Вы что, не хотите узнать, что стало с вашей женой?!

— Стой, Понго!

В напряженной тишине Жиль выпрямился во весь свой огромный рост и медленно подошел к графу.

— Где она? — тихо спросил он, и голос его дрожал от гнева.

Де Моден съежился на своем стуле.

— В надежном месте, не волнуйтесь…

— Это обычный ответ, меня такой не устраивает. Мне подойдет ответ географический: где, в каком городе, на какой улице?

— Слово чести, я не знаю, где она!

— Я вам не верю!

— Но это действительно так! — бормотал де Моден, стараясь понять, кто для него опаснее: разъяренный Турнемин или неподвижно застывший индеец. — Монсеньер слишком хорошо знает вас, он не сообщил мне, где скрывается госпожа де Турнемин. Я знаю только, что это один из замков мосье, что с вашей женой обходятся наилучшим образом и что здоровье ее в полном порядке.

— Как она попала в руки этого человека, ведь она прекрасно знала, какой он негодяй!

— Шевалье, вы забываетесь! — возмутился старый придворный. — Как вы смеете так говорить о сыне Франции!..

— Я не сказал и десятой доли того, чего он заслуживает! — воскликнул Жиль. — Да этот сын Франции мечтает только об одном: как бы отнять корону у брата! А я люблю короля, жизнь моя принадлежит ему, а не презренному графу Прованскому!

Увидав, что больше на него никто не нападает, граф де Моден стал успокаиваться. Он поправил галстук, смятый рукой Жиля, достал из кармана серебряную табакерку, взял из нее щепотку табака и с удовольствием вдохнул ее.

— Ваша преданность Его Величеству похвальна и понятна, сказал он спокойно, — ваша жизнь действительно принадлежит королю, а вот жизнь вашей супруги принадлежит монсеньеру графу Прованскому.

Жиль побледнел, но не от страха. Если бы он не боялся повредить Жюдит, он просто задушил бы сладкоречивого астролога.

— Ее жизнь?! — переспросил он внезапно охрипшим голосом. — Неужели же этот несчастный, которого вы только что назвали громким титулом сына Франции, осмелится посягнуть на жизнь невинной женщины?

— Это сильно огорчит его светлость, тем более что придется нарушить законы гостеприимства.

Ваша жена очень любит ту, кого мы называем мадемуазель Жюли, и сама пришла искать убежища в Монтрей…

— Она искала убежище в Монтрей? Я никогда не поверю этому!

— Придется поверить. Узнав, что вы покинули ее ради свидания с королевой, ваша жена вспомнила о том участии, которое всегда встречала в доме графини, и, естественно, отправилась в ее поместье в Монтрей…

— А ваш добрый господин, естественно, отправил ее в один из своих многочисленных замков. Великий принц, добрый принц! Но хватит об этом! Вот уже целый час вы ходите вокруг да около, скажите же наконец, что вам от меня надо?

— Красный мешочек, вышитый руками самого кардинала. Мы знаем, что он носил его на груди рядом с нательным крестом.

— Действительно сожалею, но у меня его больше нет. Я сжег его…

— Сударь, вы принимаете меня за дурака. Конечно, вы сожгли мешочек, но его содержимое?..

Письмо… и портрет?

Значит, и это известно! Уж не сам ли дьявол этот сын Франции! Как он мог узнать такие подробности, ведь в комнатах кардинала никого, кроме них, не было! Жилю захотелось перекреститься.

Значит, правду говорят о стенах дворцов: у них есть глаза и уши. Он помнил, как однажды на дружеской пирушке рассказывал друг его Винклерид о тайных коридорах и лестницах, пронизывающих дворец, словно дырки гиерский сыр. «Если мне удастся выбраться отсюда и возвратиться на королевскую службу, — решил Турнемин, — я обязательно проверю это, поговорю с королевским архитектором…»

Стараясь не выдавать свои мысли. Жиль спросил:

— Допустим, вы правы, я повторяю, — допустим, но скажите мне, с какой стати личные дела кардинала стали интересовать его светлость?

— Если личные дела кардинала могут погубить королеву, они, конечно, не могут оставить равнодушным брата короля.

— Брата короля, неравнодушного к короне, — рассмеялся Турнемин. — Знаете, сударь, ваша история меня позабавила. Жаль только, что вы напрасно потратили время и подвергли опасности свое здоровье. Клянусь, у меня нет того, что вы ищете.

— Я вам не верю…

Жиль перестал смеяться и бросился на обидчика. Но тот с неожиданной ловкостью увернулся, подбежал к двери и забарабанил в нее, вторя стуку тонким испуганным голосом. Дверь моментально открылась, и только тогда де Моден осмелился повернуться лицом к Турнемину.

— Не надо горячиться, господин шевалье, — произнес он еще дрожащим голосом, — но предупреждаю вас: или при моем следующем визите, скажем, дня через три, вы скажете, где находится интересующий меня предмет, мы знаем, что он хранится не здесь…

— Его нет ни здесь, ни в другом месте.

— Вам не удастся меня обмануть, мы слишком хорошо осведомлены… Или вы сделаете то, о чем вас просят, или…

— Или?!

— Или вы никогда не увидите, по крайней мере в этом мире, любезной вашему сердцу дамы. О ней позаботятся.

Сердце Жиля болезненно сжалось. Он глядел в ненавистное лицо графа де Модена и думал, с какой радостью он убил бы этого человека. Жиль презирал и его, и его хозяина.

— Тот, кто послал вас, — громко сказал Турнемин, — называющий себя потомком Святого Людовика, скорее сын лакея, чем короля. Разве брат моего господина поднял бы руку на несчастную, пришедшую искать убежища под его кровом?

Но граф только улыбнулся в ответ на тираду Жиля. Открытая дверь и присутствие тюремщика прибавили ему смелости.

— Ваша брань не может его коснуться, вы слишком ничтожны, — нагло заявил он. — У моего господина сердце доброе, душа чувствительная, конечно, не он займется этим печальным делом. Но я знаю людей, не столь добродетельных… Есть одна дама… блондинка… большой друг мосье, она с удовольствием окажет ему любую услугу…

Жиль содрогнулся. Опять де Бальби, любовница графа Прованского, развратница, возненавидевшая его за то, что он предпочел ей другую.

Бедная Жюдит! Она отравила ей душу, разбила счастье, а теперь покушается даже на ее жизнь! Турнемин отвернулся, чтобы не видеть, как радуется его страданиям ненавистный граф де Моден. Внезапно он поймал взгляд Понго. Глаза индейца, обычно совершенно невыразительные, гневно горели, но весь его вид, казалось, призывал к осторожности. Жиль понял это и грустно улыбнулся своему верному оруженосцу.