— Ты что, в проститутки собралась?.. — Таня от неожиданности даже рот раскрыла.

— Че ты так… сразу-то… — обиженно поджала губы Нинка. — Кино с Гиром смотрела? Вон Джулия Робертс миллионера отхватила. Я, конечно, не Робертс, но ведь и не Вупи Голдберг.

Нинка достала из сумки розовую круглую пудреницу, заглянула в зеркальце, прошлась губкой по носу, щекам.

— Что скажешь? — спросила она, приподняв густую бровь.

Таня оценивающе посмотрела на подругу. Круглое лицо, неровная, с мелкими прыщиками кожа, никогда не знавшие пинцета брови, карие, неаккуратно подведенные черным карандашом круглые глаза, губы «бантиком».

— Рот у тебя подкачал, — усмехнулась Таня.

— Что такое? — Нинка потрогала губы, нервно потянулась к пудренице.

— Шучу. Твой рот красивей будет, чем у Робертс, и волосы ничего. Сами вьются?

— Ага. Только я слишком толстая. Робертс — как щепка, и ноги не меньше метра.

— Ничего, маленькая собачка до старости щенок, — попыталась успокоить подругу Таня.

— Че мне старость. Я умру молодой.

Она произнесла это спокойно, без доли иронии.

— Зачем ты так? Зря такими словами бросаешься. Мне баба Софа говорила: «Воздух колотить — только чертей травить».

— Фигня, — отмахнулась Нинка. — Я взаправду не хочу старушенцией быть. Че в их жизни хорошего? Вот возьми мою мать. На заводе всю жизнь промантулила, после ночной — как полоумная. Ушла на пенсию в сорок пять, думала, на хорошие деньги, а получился — пшик, хватает, только чтоб с голоду не сдохнуть. И че горбатилась, вредность вырабатывала? Сейчас у нее и печенка — ни к черту, и щитовидка. Ходит в какой-то офис полы мыть. Три часа в день — и зарплата больше пенсии. Нет, такой жизни мне на фиг не надо. Я хочу… — Нинка на секунду прикрыла глаза. — Хочу, как Мерилин Монро или вот… — Она подняла на Таню полные мечтательности глаза. — Эвита, которую Мадонна играла. Недавно кино показывали. Все у них было — мужики клевые, бабки; все что хотели — все поимели.

— А счастья-то все равно не было, — возразила Таня.

— Их проблемы, — отмахнулась Нинка. — Мне бы такую жизнь — я была б.

— А если не будет?

— Чего?

— Ну… — Таня замялась. — Красивой жизни.

— Девчонки, еще что-нибудь закажете? — спросила подошедшая к ним официантка.

— А давай по пивку, — предложила Нинка.

— Не хочу, — покачала головой Таня.

— Тогда мне принесите разливного кружку. Какое у вас? — спросила она, глядя на официантку.

— «Клинское».

— Пойдет.

— А тебе? — Официантка взглянула на Таню.

— Ничего не нужно, спасибо.

Официантка неодобрительно черкнула в блокноте и отошла.

— Зря ты… Им тоже выручка нужна, — шепотом сказала Нинка.

— Выручу ее в следующий раз, — отшутилась Таня.

Пока Нинка пила свое пиво, Таня, откинувшись на спинку пластикового кресла, смотрела вверх, наблюдая, как рябиновые листья подрагивают от еле заметного ветерка. Сквозь ветви проглядывала сияющая бирюза осеннего неба.

— Кстати, ты о каких курсах-то толковала? — вывела ее из задумчивости подруга. Таня, словно очнувшись ото сна, непонимающе посмотрела на нее.

— Рисовальные, что ли? — не унималась Нинка.

Таня покачала головой:

— В рисовалку больше не пойду, мать денег не дает. Я на курсы парикмахеров записалась. Надо ж как-то потом зарабатывать. А ты?

— Я — в модели.

— В модели? — удивленно переспросила Таня.

Нинка вызывающе подняла голову и поджала губы.

— А что? Рожей не вышла?

— Да нет… — растерялась Таня. Она действительно считала свою подругу далеко не красавицей, но, конечно, держала свое мнение при себе. — У тебя рост не подходит, — нашлась она.

— Фигня. — Нинка расслабилась. — Я ж в профессионалки не рвусь. Научат походке там, манерам… Замуж выходить пригодится. Может, со мной пойдешь? Ты-то — вполне. Не Евангелиста, конечно, но в «Лизе» и похуже печатают.

— Нет, я моделью не хочу. Уж лучше дизайнером, — ответила Таня.

— Это как?

— Ну дизайнером одежды. Модельером.

— А… так сразу бы и сказала. Круто. Я бы тоже пошла. Клевая у них жизнь. Шмотки, показы всякие, тусовки. Только я шить не люблю.

— А у меня машинки нет. Но это дизайнеру не обязательно, главное — идея.

— Ну идея-прохиндея — это враз. Я, например, брюки такие хочу… черно-белые… чтоб как будто змея по ноге ползет.

— Неплохо. Надо запомнить.

— Учеба небось платная?

— Не узнавала еще. Это ж ехать надо, а у меня на дорогу нет, не то что на учебу. Вот заработаю, тогда поеду.

— А давай вместе, — предложила Нинка. — Я тоже поработаю после школы, сделаю от маманьки заначку — и мотанем.

— Давай, — обрадовалась Таня.

Последний учебный год пролетел метеором, так выразилась их классная руководительница на заключительном уроке. На самом деле дни шли за днями, и все было как обычно. Таня училась легко и даже успевала помогать подруге, которая сражалась со школьными предметами с остервенением обреченной. Обреченной на тройки. Когда вручали аттестаты, у Нинки была всего одна четверка, а у Тани, наоборот, все четверки, за исключением истории, литературы и, конечно, изобразительного искусства. Эти предметы она всегда знала на «отлично». Таня могла бы закончить и получше, только времени на изучение школьных предметов не хватало. С октября она посещала курсы парикмахеров, а по ночам подрабатывала ночным сторожем в детском саду, чтобы оплачивать обучение на курсах. В мае Таня получила сертификат и выступила на конкурсе молодых мастеров. Призового места не заслужила, зато девчонка, которую она стригла и красила, была чрезвычайно довольна своим новым имиджем.

На выпускной бал Таня сделала себе подобную прическу, и это не осталось незамеченным. Даже самый видный парень из параллельного класса попытался увлечь ее в пустую аудиторию, но Таня выскользнула из его неловких объятий сразу же, как только тот попытался ее поцеловать.

На выпускном вечере она впервые попробовала шампанское. В сочетании с баночным пивом, которого в избытке было припасено одноклассниками, игристое вино оказало на девушку непередаваемое действие. В какое-то мгновение, когда ее наконец отпустила неукротимая рвота, ей показалось, что она умирает.

Когда Таню в полубессознательном состоянии привели домой, мать отпоила ее горячим чаем и уложила в постель.

Утром Таню разбудил звонок. Она с трудом оторвала голову от подушки и, слегка покачиваясь, добрела до двери. На пороге стоял Генка.