Смерть заключенной в зоне – не событие, если это не убийство. Она умерла в санчасти от заражения крови. Гнойный аппендицит. Операцию сделать не успели, фельдшер не решился взять в руки скальпель. Виноватых искать не стали. До ближайшей больницы более ста верст, дороги кошмарные, а вертолеты за зеками не высылают. Подругам по бараку выдали литр водки, пусть помянут несчастную. Заочно. Проститься им не позволили. Они лишь видели из окон, как родственники увозили покойницу на медицинской каталке.

– Вот Анна и вышла на свободу, – пробормотала одна из сокамерниц.

– Отмучилась. Уж лучше так. Ей еще восемь лет сидеть оставалось, – держа кружку с водкой, ответила вторая.

– Скажешь тоже, Прасковья! Через восемь лет ей только сорок пять исполнилось бы. А в сорок пять – баба ягодка опять. Она планы на жизнь строила. Бредовые сказки, но заслушаешься. Девка была с фантазией, с каким-то зеком переписывалась. Правда, у того срок истекает вот-вот. Конечно, о себе она все врала и даже обещала его встретить. Так, баловалась. Это бабы могут ждать мужиков, но не наоборот.

– Дурака валяла! – категорично заявила пожилая женщина и, выпив свою водку, добавила: – Анка могла любого мужика захомутать. Девка видная, не то что вы, пигалицы. Вот только я не слышала ничего о ее родственниках. Ишь, вспомнили, говорят, гроб привезли и катафалк заказали. За три года ни одной посылочки не прислали, ходила в рваных носках, штопанных, перештопанных.

– Это как же? – возмутилась молодая, не отводя взгляда от окна. – Месяц назад ее вызывали на свидание. Значит, кто-то к ней приезжал.

– Вот только корки хлеба не привез. Анка говорила, будто ее бывший следователь объявился, допрос учинил по старому делу. Вроде как ее старого дружка накрыли. Вот тебе и свидание.

Стояла глубокая осень. Шел дождь со снегом, дорога была размыта, грязища по колено. Автобус то и дело буксовал и прыгал на ухабах, так, что гроб подскакивал. Возле гроба сидела молодая красивая женщина во всем черном, а также четверо рабочих с лопатами под ногами. Ехали молча. Через восемь километров выбрались к селу. У перекрестка стоял указатель «Кладбище налево 1,5 км. Шоссе направо 2,7 км». Автобус притормозил возле джипа, стоящего рядом с калиткой дома. Женщина кивнула мужикам, и те сняли крышку гроба. Труп лежал на боку, да еще храпел.

– Вот нервы железные, – ухмыльнулся один из мужиков и, потолкав «покойницу», пробурчал: – Вставай, барышня, приехали, не то живой похороним.

– Уже? Так быстро? Черт, бока болят.

Она приподнялась. Ей подали руку. Она и впрямь походила на мертвеца: бледная, губы синие, ленточка, прилипшая ко лбу, белая длинная сорочка…

– Холодно, едрит твою налево!

Женщина в черном передала рабочим деньги.

– Гроб закопаете, как полагается, и крест поставите.

– Сделаем, хозяйка, все будет чин-чинарем.

Водитель открыл дверцы автобуса. Дама в черном и «покойница» побежали к джипу, а автобус поехал в сторону кладбища.

– Садись назад, Анна, там чемодан с вещами, переоденься. На сиденье водка, можешь растереться или выпить.

«Покойница» запрыгнула в машину, промочив ноги в похоронных тапочках. Женщина в черном подошла к калитке, возле которой стоял старик.

– Спасибо, Арсений Петрович, за кров и что за машиной приглядел.

Она протянула старику деньги.

– Так ты, Маша, мне уже платила.

– Лишние не помешают. Проверь потом могилку, я этим ханыгам не очень доверяю.

– Будь спокойна, ребята работящие, не избалованные. Если им платят, они свое отрабатывают. Летом плотничают, а сейчас какая работа? На любую готовы, лишь бы выжить.

– В том-то и беда, живут единицы, а вся страна выживает. Здоровья тебе, старик!

– Удачи, Машенька. Рад, что у тебя все получилось.

Маша скинула с головы черный шарф и села за руль джипа.

– Что это ты перед ним стелешься, сестренка? – спросила Анна, отпивая водку из горлышка.

– Старик в твоей зоне сорок лет проработал. Он меня и с кумом свел. Или ты думаешь, там дураки сидят? С человеком со стороны они на сделку не пойдут. Сами сядут. Переговоры вел старик, он все тонкости знает. Никаких побегов, все решается тихо, без шума. Главное – плати и не торгуйся. Дороже всего стоило твое свидетельство о смерти. На такие деньги дом купить можно.

Машина тронулась с места и на перекрестке свернула в сторону шоссе.

– С чего вдруг ты любовью воспылала к своей сводной сестре? Мы виделись с тобой один лишь раз, когда ты ко мне на свиданку приехала месяц назад.

– На этой «свиданке» ты свою судьбу решила. Теперь мою любовь придется отрабатывать.

– Тебе нужен убийца?

– Работа разнообразная. Убивать тоже придется. Только я не думаю, что ты кого-то уже убивала, тебя подставили твои дружки. Грамотные мальчики. Они свое еще получат.

– Один из них мой муж.

– Догадалась. Сергей Хруничев? Ты ведь Хруничева?

– Теперь я уже труп. Пустое место.

Анна расстегнула дорожную сумку и достала из нее свитер и брюки. У сестер был один размер, все подошло. Анну все еще трясло от холода. В гробу пришлось лежать долго, в одной ночнушке, покойникам все равно, а она замерзла. Но ныть и жаловаться Анна не умела. Жизнь ей не приносила радостей, она принимала удары судьбы как должное, а если судьба подбрасывала щепотку радостей в качестве подачки, знала, что это ненадолго. Пару мгновений и, будь любезна, возвращайся в свою колею с колдобинами и ямами.

Мария вела машину ровно, неторопливо, спешить было некуда. Достав из бардачка паспорт, перекинула его на заднее сиденье.

– Ты не труп, ты полноправная личность. Можешь в этом убедиться.

Бывшая заключенная, а теперь еще и покойница, открыла документ и увидела свою фотографию. Ее сделала Маша месяц назад во время свидания, предложив свободу в обмен на работу в течение трех лет без права отказа от любых заданий. Три года по сравнению с восемью по статье, не подлежащей амнистии, – мелочь. Надо знать, что такое женская колония строго режима, тогда любое предложение покажется манной небесной.

– Русакова Анна Васильевна, – прочитала вслух уже бывшая покойница. – Ты только фамилию изменила.

– Почему изменила? Это фамилия твоей матери. Ты же в девичестве была Русаковой, а Хруничевой в зону попала. Так вот, будем считать, что Хруничевой не существовало и замуж ты не выходила. В тюрьму тебя никто не сажал, все эти годы ты жила в Санкт-Петербурге и училась. Диплом мы тебе тоже сделаем. Ты ведь увлекалась театром? Даже на подмостки выходила. Вот мы и добудем тебе диплом актрисы.

– Глупость. На актерский факультет девушек принимают до двадцати одного года.