Даже мысленно Ада боится вызвать тот детский ужас, после которого мамаша велела ночью в горшок писать, если приспичит, а не шляться нагишом по квартире.

Что же жилочки-то все так дрожат?

Где убийство – там полиция, а Аде хватило собственного мужа-участкового. Думала – стопроцентную надежность обеспечивает себе… Верила – убережет от других стражей порядка… а он сам взял и кинул. Не посмотрел на то, что она заботилась о нем, никогда ни за что не пилила, пахала как проклятая, чтобы он мог закончить институт…

Выскочив из Никиного подъезда, Ада сдергивает парик. Беречь надо дорогую вещь – самая сильная фаза дождя грянула. Струи летят отвесно, сильно бьют по коротко остриженному темечку, хлещут по лицу, попадают в рот, будто стараются смыть оскомину от только что увиденного убийства.

Да нет, не надо! Вкус оскомины – это новое…

Ада плотно сжимает губы. Совсем же не хочется избавиться от того просверка, от бодрящего прострела, который она испытала, наблюдая в дверную щель, как из ее клиентки уходит жизнь. Не оторваться. И хочется, и колется. И стыдно, и сладко. Именно из-за стыдности сладко.

Стараясь удержать необычное возбуждение, она замедляет шаг, застегивает верхнюю пуговицу непромокаемого тренча и потуже завязывает пояс. Ливень, как плохая хозяйка перед приемом гостей, разогнал людской мусор по укромным углам да еще и занавесил сбившиеся кучки своими плотными струями. Освободил пространство. Даровал одиночество.

Наконец Ада догадывается достать зонтик, который отгораживает ее еще и от небесного вмешательства, и медленно идет по обезлюдевшему проспекту, не задумываясь, в какую сторону ей надо.

Это судьба… Это перст… На что он указывает? Как правильно понять?

Не случайно же так многое сошлось… Как раз, когда она набрала код Никиной квартиры, ухоженный старик с маслянистыми глазами и выпяченными губами, из тех, что мысленно трахают каждую мало-мальски пригодную особу женского пола (ненавижу!!!), выходил из подъезда и придержал дверь. В результате не пришлось ждать, пока клиентка подойдет к домофону и ответит на вызов. Хм, да она уже и не могла! А ведь позвони я – спугнула бы убийц и ничего бы не увидела… Но главное – я не сунулась внутрь, хоть и было незаперто. Что-то остановило! А если б ринулась туда, тоже убили бы.

Нет-нет, я не жертва! Я больше не жертва! Жертва – не я!

Куда телефон делся?

Чтобы освободить правую руку, Ада останавливается, пристраивает на левое плечо сперва длинные ручки кожаной сумки, потом сверху полотняные ремни холстинного баула с парикмахерскими причиндалами и начинает судорожно охлопывать карманы… Приходится сложить зонтик и под дождем рыться в сумке. Черт, кошелек выпал, бумажные носовые платки… Не вспомнив про номер телефона, который она впопыхах записала вчера на верхнем белом слое, Ада носком башмака отшвыривает промокшую пачку в сторону и наклоняется, чтобы поднять портмоне. Баул соскальзывает с плеча, но ей удается подхватить его за ремень и выдернуть из лужи. Уголок все-таки намок. Значит, можно о тряпичный бок вытереть заляпанный бумажник. Сумку все равно стирать.

Аккуратность приносит дивиденды. Постепенно, не сразу это дошло до ума. Да и как было понять – мать возвела в принцип свой затрапезный вид: глядишь, пожалеют нас, беженок.

Сколько раз Ада опускала глаза, напоровшись на брезгливую гримасу очередного чиновника. Мать по всем конторам таскала ее, с притворной ласковостью обзывая «моей сироткой». Все кругом в белоснежных кофточках, отглаженных брюках, на этом фоне даже на половые тряпки не сгодились бы их полинялые, выцветшие узбекские платья, купленные по принципу: за одно платишь – второе в подарок. Уборщицы в некоторых ведомствах побрезговали бы их одежкой – они там мыли пол яркими швабрами из толстых мягких канатов, которые отжимались специально придуманным механизмом, чтоб без наклонки. Ну и просительниц чаще всего прогоняли – не в моде сейчас сердечность, а если где и выдавали нужную справку, ставили разрешительную подпись, то чтоб поскорее отделаться.

Лишь только Ада отделилась от матери – а она заработала на первую съемную комнату в шестнадцать лет, когда никакого Витьки еще и на горизонте не было, – так сразу стала одеваться на работу как в гости. Как на самое важное рандеву. По наитию себя макияжила. А потом и по науке научилась цвета правильно сочетать, учитывая все – и юбку-кофту-туфли, и цвет волос, глаз, а главное – собственное сиюминутное настроение.

Потом и посетительницы салона стали просить: «Сделай, как у тебя…» И сразу начали приглашать домой, чтобы она частным образом их преображала. Всем выгоднее: экономные дамочки платят только половину, и я получаю в полтора раза больше, чем на службе. Может, вообще на чужую тетю скоро перестану пахать… Если только смерть не продолжит косить приватных клиенток, усмехается Ада.

Поуспокоившись, она нашаривает в дебрях сумки свой навороченный мобильник, снова раскрывает зонт и под его защитой просматривает на экранчике видеозапись, сделанную через щель в приоткрытой двери.

Дебилы! Убивали, даже не заперев дверь изнутри! Уж я бы так не лажанулась!

Вот с наклоненной головы Ники, как в оттепель снег с крыши, сползает нелепая белая косынка, румяные щеки медленно теряют цвет, выпученные глаза, взглянувшие в глазок видеоискателя, прямо на Аду, взрываются трещинками кровоизлияний, синяя вена на голой шее вздувается так, будто старается высвободиться из угасающего тела. Хочет выжить. Голова судорожно вскидывается и повисает на шнурке, который стягивают побелевшие от натуги крупные волосатые пальцы. На тыльной стороне руки-убийцы татуировка черепа.

Жизнь ушла. Вылетела, как птица из рук.

Ада старательно сохраняет уникальный видеоклип, прячет мобильник в потайной карман сумки, сворачивает зонтик и поднимает лицо к небу. Большая капля падает ей на лоб. Последняя. В открытые глаза бьет луч солнца, которое прямо на ее глазах победно выплывает из-за тучи.

«Как медленно тащится здесь лифт!» – негодует тем временем Анжела. Даже короткую дорогу до третьего этажа невыносимо видеть собственное перекошенное лицо. Отвернувшись от зеркала, она пытается отгородиться от реальности. Вспоминает, как на прошлой неделе Ника ждала ее у окна с Ульяшей на руках.

«Уф, хорошо, что ты проскочила, – обрадовалась тогда кузина. – А я уж беспокоилась… Вон проспект перекрывают – главный почти каждую субботу теперь обедает в здешнем трактире».

Вместе сфоткали пустую Кутузовку с кортежем из черных джипов, который, как стая ворон, разворачивается по встречке. Тут же загрузили в ЖЖ. Народ валом повалил, пост попал в «топ»… Что-то же надо делать с наглеющим беспределом! Уже привыкли, что в будни по Москве не проехать, так теперь и уикенд поганят. Может, и в сегодняшнюю субботу повезет… Не гонись за рядовичем, лови атамана. Ущучим власть!

Предвкушая добычу, Анжела ступает из лифта на площадку и в гулкой полутьме слышит непонятные звуки. Мягкие грузные шлепки… Настораживается. Как будто по лестнице волоком тащат что-то тяжелое… Журналистское и женское любопытство, а может, и охотничий инстинкт заставляют ее сбежать на пролет вниз, и она видит удаляющиеся спины двух долговязых качков с раздутым клетчатым баулом. Каждый держит сумку за одну ручку, не на весу, по полу тянут, и то им тяжело. Явно торопятся… Тогда чего бы лифта не дождаться? Слышно же, что подъезжает…