Разум моррона отказывался воспринимать то, что видели его глаза. Полное беспечности и успокоения зрелище казалось какой-то извращенной чародейской иллюзией, которая никак не вписывалась в суровую действительность напряженной предвоенной поры и которая вот-вот должна рассеяться, стоит лишь его коню подъехать к околице.

Так оно и случилось, правда, немного раньше – не на самой околице, а за двадцать шагов до ограды крайней лачуги, когда Аламез смог получше рассмотреть занятых обыденным трудом обитателей побережья. Ни коловшие дрова, ни чинившие снасти мужики ни капельки не походили на местных рыбаков. Их рубахи со штанами были чересчур чистыми, а взопревшие тела слишком мускулистыми для тех, кто питался в основном зеленью да рыбой, а мясо вкушал лишь по великим праздникам. Притом где это видано, чтобы на руках да лицах мирных рыбаков виднелось столько шрамов, оставленных явно не зубами щук, а острым боевым оружием? Бросились в глаза моррону и иные обстоятельства, например, то, что под ногами не суетилась непоседливая детвора, от гомона которой закладывало уши; из маленьких, перекошенных оконцев домишек не показывались женские лица, а с дворов не доносились ни собачий лай, ни иные звуки домашней живности. Не подвело Аламеза и обоняние, его нос сразу почувствовал запах костра, на котором жарился сочный барашек, а не варилась тошнотворная похлебка из рыбьих потрохов.

Иллюзия, сотворенная, правда, не искусным чародеем, а бывшая всего лишь деянием грубых человеческих рук и результатом хитроумного замысла начальства, мгновенно рассеялась. Мефлеж был оставлен жителями, но отнюдь не пуст. В нем на время обосновались солдаты, по приказу командира поменявшие обмундирование на драные штаны да протертые рубахи и с армейским задором изображавшие мирных жителей. Если с противоположного берега озера наблюдали шеварийцы, а Дарк не сомневался, что именно так оно и было, то они не смогли бы заметить подвоха. Большое расстояние скрадывало то, что моррону открылось только вблизи.

Предположение окончательно превратилось в твердое убеждение, как только Аламез и его провожатые достигли центра деревни. Там глазам Дарка предстали многочисленные доказательства его правоты. И сложенные в сарае доспехи с одеждами, за которыми зорко приглядывала троица развалившихся на завалинке мужиков весьма воинственного настроя и вида, и конское ржание, донесшееся откуда-то из-за домов, и почти родной мелингдормский говор, который только глухой иль чужеземец перепутал бы с речью местного жителя. Впрочем, Дарк не мог упрекнуть провожатого во лжи иль в чем-нибудь обвинить. Вестовой сразу признался, что в Мефлеже стоит передовой отряд его полка, но почему-то не счел нужным упомянуть о затеянной маскировке.

– Вам вон в тот дом, господин рыцарь! – показал рукой юный вестовой, остановившись возле колодца, но почему-то не покинувший седла. – Господин фон Кервиц уже извещен о нашем прибытии и ждет… Часовые предупреждены, а меч лучше б оставить, сами понимаете…

Юноша осекся… быстро додумался замолчать под красноречивым, гневным взором спешившегося рыцаря, а затем благоразумно поспешил отъехать, отвесив на прощание бывшему попутчику изящный поклон, к которому даже при большом желании нельзя было бы придраться. Всегда носить при себе меч – являлось одной из главных привилегий герканского рыцарства. Благородные воители расставались с оружием лишь на балах да на пиршествах, и даже в тронную залу королевского дворца входили, позвякивая шпорами и держа ладонь на рукояти верного меча. Предложение рыцарю снять с пояса меч воспринималось в суровой Геркании как несусветная глупость или как оскорбление. За подобную дерзкую просьбу, как бы уважительно она ни прозвучала, можно было не только зубов, но и головы вмиг лишиться.

Поскольку свидетелей у досадного недоразумения не было (двое других провожатых не остановились возле колодца, а проехали куда-то дальше, наверное, к конюшне), ошибка вестового не стала для него роковой. Дарк не желал начинать встречу с ссоры, а беседу с благородным фон Кервицем с объяснений, за какой такой проступок он перерезал горло его верному слуге.

Застегнув куртку на пару крючков, поправив сбившийся набок при езде верхом пояс, Аламез уверенной поступью прошествовал к двери указанного дома и, воспользовавшись случаем, приступил к оттачиванию навыков обращения благородного рыцаря со слугами.

– Эй ты, рябой, лошадь в конюшню! Не кормить, не поить, не расседлывать! – отдал приказ моррон одному из двух часовых, сидевших перед дверью на скамейке. – А ты пойди доложи командиру, что приехал благородный Дитрих фон Херцштайн!

Дарк не ожидал, что все пройдет так просто, без сучка и задоринки. Солдаты тут же бросились исполнять его распоряжения и даже не одарили незнакомца благородных кровей недовольным косым взором… по крайней мере, Дарк того не заметил.

Необычное всегда бросается в глаза, а то, что противоречит обстановке, заставляет призадуматься. Как только моррон переступил порог, его внимание тут же привлекли три вещи, никак не соответствующие более чем скромному убранству единственной комнаты в лачуге. Большой, только на днях сделанный стол еще сохранил запах древесины. Выставленные на нем яства и вино были скромными, но вполне достойными, чтобы оказаться в желудке благородного человека, а точнее, двоих человек, поскольку походный обед был накрыт на две персоны. Тут-то Дарк и увидел того самого жареного барашка, чей манящий аромат витал над рыбацкой деревней и заставлял не только одного его с вожделением шмыгать носом.

Оторвать взгляд от накрытого стола было трудно, но моррону сделать это все же пришлось, поскольку в комнате имелась еще парочка вещей, достойных его внимания. На единственном гвозде в стене, вбитом над изголовьем кровати, висел отменный меч в роскошных ножнах. Рукоять оружия, стальные пластины ножен и даже ремешки, крепящие их к поясу, были украшены драгоценными каменьями. На небольшом сундуке, поставленном тут же возле кровати, лежал черный дорожный костюм, хоть изумрудами да рубинами не украшенный, но сразу было понятно, что очень дорогой. Появление в бедной рыбацкой деревушке столь богато одетого дворянина не только бы привлекло внимание шеварийских шпионов, но и крест-накрест перечеркнуло бы все усилия солдат, довольно успешно вжившихся в роль простых рыбаков. К тому же, как известно, на сундук выкладываются именно те вещи, которые вскоре собираются надеть. Дарку казалось, что на месте дорогого одеяния должен был бы лежать красно-желтый мундир офицера мелингдормского полка, но, видимо, у постояльца бедняцкой халупы была своя точка зрения по этому вопросу…

– Рад видеть тебя, Дитрих! Ну, что ж встал на пороге? Давай скорее к столу! – приветливо улыбаясь и как старому доброму приятелю по-простецки маша рукой, а не утруждаясь сложностями этикета, фон Кервиц пригласил гостя присоединиться к трапезе. – Пока барашек горяч, объедение! А вот как остыл, подлец, так жуткая гадость. Терпеть не могу холодный жир: и во рту противно, и руки пачкает…

За прошедший месяц с небольшим рыцарь ничуть не изменился, разве что его волосы были чуть короче острижены, да с Дарком он теперь беседовал на равных, а не как рыцарь с оруженосцем, то есть уважительно, но холодно, подчеркивая всем, и голосом, и выражением лица, свое превосходство.