Он был весь в поту. Из всего сновидения запомнилось только, что кто-то преследовал его. Но кто? Был ли этот кто-то один или же преследователей было много? Были ли это люди или демоны? Он не помнил.

Юноша напряг слух, прислушался. Теперь в спокойствии ночи было слышно исходящее из множества грудей и множества душ дыхание селения. Где-то шелестело дерево, жалобно скулила собака, а на самом краю села мать, медленно, надрывно убаюкивала младенца…

Ночь была полна хорошо знакомых, дорогих сердцу шорохов и вздохов. Молвила земля, молвил Бог, и юноша утихомирился. На мгновение ему стало страшно: казалось, что он остался один-одинешенек на всем белом свете.

Из стоявшей рядом лачуги, где спали родители юноши, донеслось тяжелое дыхание престарелого отца. Бедняга не мог уснуть: С мучительными усилиями он раскрывал и вновь смыкал уста, пытаясь заговорить. Годами терпит он эту муку, не в силах произнести членораздельно слова, лежит в постели разбитый параличом и тщетно пытается совладать с собственным языком. От натуги он исходит потом, изо рта у него текут слюни, и лишь изредка после страшного напряжения, уже придя в отчаяние, он все же собирает по слогам одно, всего лишь одно и неизменно одно и то же слово: «А-до-на-и! Адонаи», — и ничего больше… «Адонаи»… Когда уста его выдавливают это слово полностью, он успокаивается. На час-другой… Затем волнение снова овладевает им, снова шевелятся губы.

— Это моя Вина… Это моя вина… — Прошептал юноша, и глаза его наполнились слезами. — Моя…

В спокойствии ночи сын ощутил смятение отца и ему самому передалось это смятение: невольно он тоже стал шевелить ртом и обливаться потом. Он закрыл глаза, прислушиваясь, что делает престарелый отец, чтобы и самому делать то же самое, стонал и вместе со стариком в отчаянии издавал громкие нечленораздельные звуки, пока сон снова не овладел им.

Но лишь только сон овладел им, дом вдруг содрогнулся, верстак зашатался, инструменты и крест свалились наземь, дверь распахнулась настежь, и на пороге вырос во весь свой огромный рост хохочущий, с раскрытыми объятьями рыжебородый.

Юноша уселся на опилках, прислонившись спиной к стене. Над головой у него висел ремень с двумя рядами острых гвоздей. Каждый вечер перед сном он бичевал до крови свое тело, чтобы ночью оно оставалось спокойным и не буйствовало. Юноша был охвачен легкой дрожью: какие искушения снова явились ему во сне, он уже не помнил, осталось только ощущение, что он спасся от большой опасности.

— Не могу, сил больше нет… — прошептал он со стоном, поднимая кверху глаза.

Новорожденный свет, робкий и тусклый, скользнул сквозь дверные щели. Бледно-желтая солома на потолке стала необычайно нежной и светилась, словно драгоценная слоновая кость.

— Не могу, сил больше нет… — снова прошептал юноша и негодующе стиснул зубы.

Вся его жизнь прошла вдруг перед взором, устремленным в пустоту. Посох отца, расцветший в день, когда тот обручился с его матерью. Гром, повергший затем обрученного долу и разбивший его параличом. Мать, которая только смотрит, молча смотрит на него, а он слышит ее немое сетование. Мать права, и поэтому сознание собственных прегрешений денно и нощно терзает ножом его сердце.

Последние годы он тщетно пытается одолеть Страх. Один только Страх и оставалось еще одолеть. Всех прочих демонов: бедность, любовь к женщине, радость домашнего очага, молодость — все это он уже одолел. Оставался один только Страх, который нужно одолеть, нужно осилить: он ведь уже мужчина, пришел его час…

«Если отец мой разбит параличом, я тому виной… Если Магдалина стала блудницей, я тому виной… Если Израиль все еще стонет под игом, я тому виной…».

На крышу соседнего дома, в котором жил его дядя раввин, должно быть, взлетел петух и гневно закричал наверху. Видна, ночь уже надоела ему, он истомился и теперь своим криком призывал солнце взойти.

Прислонившись к стене, юноша слушал. Солнце стучало в дома, и двери распахивались на этот стук. Улицы оживали. От земли, от деревьев, из щелей домов мало-помалу стали доноситься приглушенные звуки утра: Назарет просыпался.

Из соседней хижины послышался глубокий стон, и тут же гневный призыв раввина разбудил Бога, напоминая Ему о слове, которое Он дал Израилю.

— Боже Израиля! Боже Израиля! Доколе?! — взывал голос, и колени с глухим стуком торопливо ударялись о дощатый настил.

Юноша повернув голову.

— Молится, — проговорил он. Кается, взывает к Богу. Сейчас станет стучать в стену, чтобы и я приступил к покаянию.

Юноша гневно нахмурил брови.

— Бога мне только не хватает, будто людей мало! — сказал он и с силой ударил кулаком в разделявшую их стену, давая яростному раввину знать, что он уже проснулся и приступил к молитве.

Юноша резко поднялся. Залатанная одежда соскользнула с его плеча, являя худощавое, загорелое на солнце, покрытое синими и красными ссадинами тело. Он торопливо поднял одежду и стыдливо прикрыл обнаженное тело.

Через окошко на него падал бледный утренний свет, озарявший нежным сиянием полное упорства, измученное, гордое лицо. Пушок вокруг щек и подбородка стал уже курчавой черной бородой, нос с горбинкой, пухлые губы, из-за которых, когда они приоткрывались, проглядывали белоснежные зубы. Лицо юноши не было красиво, но в нем таилось какое-то волнующее очарование. Быть может, причиной тому были густые, очень длинные ресницы; бросавшие на все лицо удивительную голубоватую тень. Или большие, блестящие черные глаза, полные света, тьмы, ужаса, нежности. Они манили, словно глаза змеи, и тот, на кого они глядели из-под длинных ресниц, испытывал головокружение.

Юноша отряхнул опилки, забившиеся под мышки и запутавшиеся в бороде. Слух его уловил приближение тяжелых шагов. Он узнал эти шаги.

— Это он. Он снова здесь. Что ему нужно от меня? — измученно простонал юноша, вслушиваясь в звук приближающихся шагов, и поплелся к двери.

Вдруг он испуганно замер на месте: кто мог выставить за дверь его верстак, нагромоздив на него крест и инструменты? Кто и когда?

Ночь полна демонических сил, полна видений. Пока мы спим, дверь человеческого жилища открыта для них, и они навещают людей, устраивая беспорядки и в нашем доме, к в нашем рассудке.

— Этой ночью кто-то посетил меня во сне… — тихо прошептал юноша, словно опасаясь, что этот кто-то еще находится рядом и слышит его. Да, конечно, кто-то приходил сюда ночью. Бог? Бог или Демон? Кто может отличить их друг от друга? Они меняются обличьями: случается, что Бога скрывает мрак, а Демон исполнен света, и разум человеческий приходит от этого в смятение. Он содрогнулся в ужасе. Куда идти? Два пути открывались перед ним — какой из них выбрать? Тяжелые ходиги слышались все ближе. Юноша в отчаянии озирался вокруг, словно ища, куда бы спрятаться, где бы укрыться. Он боялся этого человека и не желал видеть его. Глубокая старая рана зияла внутри него и не могла затянуться.