Потом ее мысли вернулись к Катберту, навестившему их сегодня вечером.

Он ворвался на лужайку, как буря, как Планкветт. Только Глэд был растрепан гораздо сильнее. Его усадили, Феликс налил кофе. Сказали, что рады ему, что он должен заходить почаще.

Глэд Катберт сидел за столом, сильный и загорелый, тяжело дышал. Потом выложил напрямик:

— Прошлой зимой, сразу после того, как мы спаслись от петли, кэп, я сидел в таверне у Двух Церквей, близ Роухэмптона, и слыхал байку. Может статься, всё это вранье. Я и думать забыл. Но вчера ночью я видал тот самый корабль.

— Корабль? — переспросила Артия. — И что тут удивительного? Здесь же побережье, мистер Катберт.

— Кэп, этот корабль не такой, как другие. Зовется он «Вдова», и капитаном на нем тоже вдова. Звать ее Мэри Ад — а раньше она носила имя Мэри Адстрём, по покойному мужу. Пираты убили его у берегов Скандинавии.

Артия села, небрежно закинув длинные ноги в брюках и сапогах на перила террасы.

— Я никогда не слышала этой байки, Катберт, — сказала она.

— Ее мало кто слыхал. Говорят, рассказывать ее — дурная примета.

— Тогда…

— Нет, капитан Артия. Вы должны знать.

— Почему?

— Вот об этом я и толкую. Пиратом, зарубившим Мэриного благоверного, был Золотой Голиаф.

Артия выругалась. Торопливо взглянула на Феликса. Его лицо стало бледным, как белая краска на палитре. О Голиафе даже после смерти шла дурная слава. При жизни он ограбил и потопил несчетное множество судов, и все, кто на них был, — мужчины, женщины и дети — нашли свою смерть в морской пучине. Дядя Феликса тоже погиб от руки Голиафа. Это подкосило отца, и он вскоре скончался. Тем временем в пиратский промысел включилась единственная дочь Голиафа. Она была столь же порочна, как он, а иногда Артии казалось — она еще во сто крат хуже отца. Малышка Голди…

— Это наши давние враги, Катберт, — тихо молвил Феликс Феникс. — К чему ворошить прошлое? Столько воды утекло.

Катберт медленно покачал головой.

— Нутром чую, Феликс. Знаешь, некоторые люди костями чувствуют, что будет дождь. Вот и я так же. Эта байка… От нее у меня шея ноет, как будто над головой снова петля качается. И ребра болят, словно пуля в груди засела.

— Тогда рассказывай, — велела Артия. — Я хочу знать всё о вдове Мэри Ад.

Катберт поведал легенду о Мэри Ад Артии и Феликсу, а три дня спустя Тинки Клинкер рассказывал ее другой юной женщине.

Тинки всегда считал Малышку Голди прелестным существом: густые черные кудри, щечки свежие, как яблоневый цвет, зеленые глаза. Но он скорее согласился бы поцеловать ежа. В колючую спину.

— Клинки, ты хочешь мне что-то сказать? — спросила она гостя, когда слуга проводил его в гостиную. Она всегда коверкала его имя, называла Клинки Тинкером. Разозлить хочет, понимал Тинки, но никогда не попадался на крючок. Даже в самых безобидных шутках Малышка Голди страшно, смертельно опасна. И у нее могущественные друзья.

— Может статься, и так, госпожа Голди. Я и сам точно не знаю. По свету много разных баек ходит…

— При твоем роде занятий ты их частенько слышишь, — лениво бросила она, прикрыв глаза, словно кошка, играющая с мышью. Но Тинки — он отлично это понимал — был скорее крысой, чем мышью, а следовательно, достойным противником для этой своенравной ведьмы.

Познакомился он с ней, когда в очередной раз доставлял в дом судьи контрабандные товары. Судья, законник Знайус, любил покупать вещи по дешевке, хотя не знал нужды ни в деньгах, ни во власти. Скупердяй несчастный. Голди, капитан пиратов, жестокая королева Семи Морей, избежала виселицы только потому, что принялась на суде строить Знайусу глазки, и этот старый дурак счел ее невиновной.

Теперь она жила у него в доме на правах воспитанницы. Бывшая морская волчица, привыкшая разгуливать в шелках и перьях, со шпагой на боку и пистолетом за поясом, стала одеваться как скромная горничная; убранные лентой волосы, с каждой неделей становившиеся всё длиннее и пышнее, лежали на плечах аккуратными локонами.

И только очень внимательный взгляд мог различить на правой щеке, над верхней губой, крошечный крестообразный шрам, оставленный острой шпагой Артии Стреллби, Пиратики.

Но Тинки знал, что не проходит ни дня, а может быть, ни часа, чтобы Голди не разглядывала в зеркале эту отметину, вскипая от злости и горя жаждой мщения.

Тинк предложил Малышке Голди свою помощь в первый же день, когда увидел ее и провел пять минут с ней наедине.

Она ответила, что ни в чем не нуждается. Великодушный покровитель, судья Знайус, защищает ее от невзгод, точно каменная стена. Однако она шепнула, что в один прекрасный день, вероятно, попросит Тинки о небольшой услуге, и сказала, что ей будут интересны любые новости, какие он принесет.

В оправдание этих долгих бесед она соврала судье, что уговаривает Тинки снизить цену на контрабандный кофе и бренди. Безмозглый скряга охотно поверил ей.

Тинки сел только после ее приглашения.

— Вы слыхали когда-нибудь о корабле под названием «Вдова»? В те дни, когда ходили по морю, конечно.

Голди пожала плечами.

— Клинки, я была рабыней на отцовском судне. Не помню. — Очередная ложь, одна из тех, которыми она пичкала Знайуса. Остальные прекрасно знали, что она восхищалась покойным отцом.

— Ну, раз уж вы упомянули вашего достопочтенного папеньку, разрешите сказать, что та легенда о черном корабле Вдовы имеет к нему прямое отношение. Она связана с его смертью.

Голди подняла на Тинки широко распахнутые глаза.

— Каким образом?

— Видите ли, госпожа Голди, хоть за Голиафом и гонялась половина франкоспанского флота, хоть они и потопили его корабли, но легенда рассказывает, что ваш папенька, благодаря своей невероятной хитрости, остался в живых.

Голди встала. Ее лицо стало серым, красивые губы искривились.

— Ты хочешь сказать… что мой отец… жив?

Тинки едва не причмокнул. Забавно было видеть, как ведьма корчится, будто на сковородке. Он промолвил:

— Об этом я вам и толкую.

* * *

Пиратская флотилия Голиафа, в том числе его собственный флагман под названием «Враг», разнесенная вдребезги пушечными выстрелами франкоспанцев, пошла ко дну у берегов Индеи.

Сам Золотой Голиаф, раненный мушкетной пулей в левую руку, все-таки ухитрился отплыть подальше от кораблекрушения. О команде он не беспокоился. Они ничего не значили для него. Для Золотого Голиафа люди были инструментом, предметами обихода — вроде подушки или блюдца, полезными или не очень. А если что-то из утвари разобьется или сломается — всегда можно найти замену.