— Сюда.

Рывок направил ее к переулку. Но путь уже перекрыт, как и тот, которым они пришли.

— Убей себя, — произнес Атило.

Джульетта уставилась на него.

— Не сейчас, дурочка. Если погибну я и погибнут они…

Он указал на силуэты, появляющиеся из темноты. Кто-то стоял рядом с гротескными существами, преграждающими им путь, другие — на крышах или балконах.

— Не дай захватить себя.

— Они меня изнасилуют?

— Насилие можно пережить. Но ты не переживешь того, что с тобой сделают Волчьи братья. Хотя живой и здоровой ты можешь оказаться для них более полезной. А значит, ты точно должна убить себя.

— Самоубийство — грех.

— Позволить схватить себя — худший грех.

— Перед Господом?

— Перед Венецией. Это намного важнее.

Серениссима, имя Светлейшей Республики Венеции, придуманное поэтами, не отличалось точностью. Город уже давно не был светлым, а в нынешние дни не был и республикой.

По мнению Атило, Венеция больше напоминала бурлящий котел, в который откуда-то с небес все подбрасывали и подбрасывали горстки риса. И хотя каждое утро у стен находили тела нищих, на дне каналов новорожденных младенцев, а бедняков выбрасывали умирать прямо на улицу, чтобы не платить за похороны, город оставался таким же людным, тесным и дорогим, как и прежде.

Летом люди спали на крышах, балконах или под открытым небом. Когда наступала зима, они скапливались в убогих домах. Они испражнялись, совокуплялись, ссорились и дрались на виду как у чужих, так и у собственных детей. Лестницы таких домов всегда пахли особым запахом бедности. Немытое, воняющее сточными водами, засаленное страдание. Оно пропитывало кожу человека, пока та не становилась похожа на выделанную шкуру.

Дюжина ученых рисовала карты Венеции. В их числе был и китайский картограф, присланный Великим Ханом. Хан прослышал о городе, где каналы использовались вместо дорог, и пожелал узнать, много ли тут правды. На поверку все карты оказывались неточными, к тому же половина улиц имела больше одного названия.

Атило иль Маурос, обратившийся в мыслях к Венеции, недоумевал, почему же он всегда так неохотно покидал этот город, и думал о жизни, которая прошла в нем. Может, все дело в том, что не такой он видел свою смерть? В убогом кампо, рядом с ветхой церковью, поскольку в каждом кампо есть своя церковь. Хотя обычно не настолько запущенная. Церковь, разрушенный колодец, полуразвалившиеся кирпичные дома…

Он надеялся умереть в своей постели через много лет.

Его жена, прекрасная в горе, освещенная нежными лучами осеннего солнца; печальный мальчик у изножья кровати. Правда, для этого ему нужна хотя бы жена. Жена, сын и наследник, может, несколько дочерей, если они не доставят слишком много хлопот.

После осады Туниса герцог Марко III предложил ему сделку. Герцог пощадит город, а Атило поступит к нему на службу в качестве адмирала. А если он откажется, каждый мужчина, женщина и ребенок в городе, в том числе семья Атило, будут убиты. Великий пират Берберского побережья предаст тех, кого любит, и спасет их или останется верным и обречет их на смерть.

«Ублюдок», — с восхищением подумал Атило.

Даже сейчас, десятки лет спустя, он помнил, с каким трепетом встретил жестокое предложение Марко III. В тот день Атило произнес слова развода, отказался от своих детей, сменил религию и оказался на всю жизнь прикованным к Венеции.

Он принял звание адмирала Средиземного моря и спас людей, которые возненавидели его на всю оставшуюся жизнь. На публике он был советником Марко III. Мало кто знал, что вдобавок Атило является главой его ассасинов. Вначале враг, позже — хозяин, а потом — друг. Атило отдаст жизнь за его племянницу.

Никогда прежде Атило не видел такого сборища Волчьих братьев, тем более в своем городе. Он успел полюбить этот город. Сражение будет оплачено дорогой ценой. Сойтись с псами войны в открытом бою значило уничтожить Ассасини. Скорее всего, Атило уже никогда не дождется наследника. А уничтожить Ассасини — значит оставить Венецию без всякой защиты.

Стоит ли ее жизнь так дорого?

Пятнадцатилетние принцессы не должны сбегать, желают они быть невестами или нет. У них даже мысли такой возникать не должно. Если Джульетта выживет, ее ждет жестокая порка, когда Атило расскажет правду о ее побеге. Алонцо настоит на порке, даже если ее тетушка будет возражать. Для женщины, которая так любила травить своих врагов, Алекса слишком многое прощала своей племяннице.

— Мой господин…

Из темноты появился одетый в черное мужчина с луком в руках. Он быстро взглянул, какое оружие приготовил его командир, и немного расслабился, увидев арбалет.

— Мой господин, наконечник серебряный?

— Разумеется.

Мужчина посмотрел на Джульетту и замер, увидев у нее в руке стилет Атило.

— Она знает свой долг, — сказал Атило. — А твой — умереть, но защитить ее.

В скуолу[2]Ассасини входил двадцать один человек, включая самого Атило. Вначале он называл своих людей буквами греческого алфавита, но, когда в скуоле появились выходцы из беднейших слоев Венеции, плохо знающие даже собственный алфавит, буквы сменились числами.

Мужчина средних лет, стоящий перед ним, имел номер 3.

Номер 2 сидел в кипрской тюрьме по обвинению, которое невозможно доказать — либо его освободят, либо он просто исчезнет. Зная короля Януса, последнее наиболее вероятно. Номер 4 отправился в Вену убить императора Сигизмунда. Скорее всего, он не справится. Номер 7 охраняет штаб-квартиру. Номер 13 — в Константинополе. А номер 17 — в Париже, пытается отравить принцев Валуа. Теоретически для сохранения скуолы Ассасини достаточно, чтобы выжил один из них.

Шестнадцать Ассасини против шести врагов.

При других обстоятельствах в победе никто бы не сомневался. Но Атило хорошо знал, кто такие императорские кригсхунды.[3]Его клинки будут погибать в обратном порядке. Самые младшие постараются измотать чудовищ, тогда старшие получат шанс на победу. Судьей, определяющим условие победы, был Атило. В эту ночь победить — значит уберечь госпожу Джульетту от рук врагов.

— Пошли умирать, — приказал он своему заместителю.

Ухмылка мужчины исчезла в темноте.

— Числа! — услышал Атило его крик, и перед ними разверзся ад. Рычащие звери, покрытые серебристым мехом, бросились на площадь, оставив в переулке стонущий кусок мяса, мало похожий на человека.