Москвичи — народ привередливый, несмотря на то что стремительный. У них всегда есть время обсуждать погоду. И как правило, она никогда их не устраивает. Два старинных приятеля обсуждали именно эту проблему — метеозависимость. Было половина восьмого вечера.

— Жарко — плохо, холодно — тоже плохо, — говорил один. — Засуха никуда не годится, дождь — отвратительно. — А когда же тогда хорошо?

— Такая страна, — меланхолично подтверждал другой. — Такой город.

— Взять, например, хоть это лето, — продолжал первый. — Ведь грех же жаловаться! Или я не прав?

— Если кому-то кажется, что ты не прав, — говорил второй, — пусть обращаются ко мне.

Август в этом году оказался дождливым, прохладным — словом, для тех, кто был вынужден проводить все свое время в асфальтовых джунглях мегаполиса, в самый раз. Правда, как раз сегодня день был жаркий и для пива вполне подходящий.

— Мир спасет красота, — сказал Александр Борисович Турецкий, провожая глазами проезжающую в «мерседесе-кабриолете» красотку.

Кого (или что) именно он имел в виду, осталось неизвестным, поскольку его друг и соратник Вячеслав Иванович Грязнов немедленно возразил:

— Мир спасут стукачи!

Турецкий с удивлением посмотрел на приятеля. Для столь резкой сентенции как будто не было оснований. Начальник Управления по раскрытию особо опасных преступлений МВД и помощник генерального прокурора мирно пили пиво на открытой веранде ресторана «У Швейка». Рабочий день закончился, он не принес особых радостей и особых разочарований, и это уже было неплохо. А главное — не было никаких (к сожалению, привычных для них обоих) форсмажорных обстоятельств, которые с легкостью превращали рабочий день в рабочую ночь — и далее по необходимости.

Поскольку больше Грязнов ничего не сказал, Александр Борисович счел нужным бросить ответную реплику.

— Что это еще за фигня? — поинтересовался Турецкий, благосклонно принимая у официантки очередной бокал янтарного напитка и блюдце с солеными орешками.

— Как бы мы презрительно ни относились к стукачам, осведомители выполняют грандиозную работу, потому что серьезные преступления без получения низовой информации раскрыть фактически невозможно. Это я тебе как бывший оперативник говорю! В отношении людей, которые дают сведения о преступниках, просто нужно принимать соответствующий закон. Их нужно защитить. Общество должно выработать к ним иное отношение.

— Ну и ладно, — защищался Турецкий, — ну и замечательно, но мне ты это зачем говоришь? Я что, депутат? Да и вообще, чего это ты так завелся?

— Ты не депутат, хотя… знаешь, это мысль! — засмеялся Грязнов. — Саня, в самом деле, где наша не пропадала, давай сделаем из тебя крупного политического деятеля? Только боюсь, во время предвыборной кампании столько баб с компроматом появится… А ты о них, наверно, уже и думать забыл. Нет, не бывать тебе политиком.

— Точно, не бывать. И вообще, мне домой пора, — сказал Турецкий, не двигаясь, впрочем, с места.

— Оно и видно. Вот лучше полюбуйся. — Грязнов достал из портфеля книжку и протянул Турецкому. Это была самиздатовская книжка, переплетенная кустарным способом и, возможно, существующая только в этом единственном экземпляре. На обложке стояли имя и фамилия, больше ничего.

Помощник генерального взял увесистый фолиант и прочитал вслух:

— Луиджи Зингалес… Это еще кто?

— Автор теории, которую я тебе сейчас изложил.

— А, — равнодушно сказал Турецкий и положил книгу на стол, — тогда ладно.

— Ты что же, даже не заглянешь в нее? — удивился Грязнов.

— А на кой черт?

— Ну как знаешь.

Следующий бокал пива тянули в полном молчании. Жара спадала. Турецкий думал о том, как хорошо было бы, если бы дома его ждала роскошная окрошка, приготовленная на кефире, и еще жена — в хорошем расположении духа, а Грязнов думал о том, как бы поделикатней подобраться к главной теме дня и не испортить Турецкому настроение, ну и самое главное — добиться желаемого результата.

Наконец он кашлянул. Турецкий машинально посмотрел на него.

— Один американец… — начал было Вячеслав Иванович. А Турецкий с удовольствием подхватил:

— Один американец засунул в жопу палец! Помнишь, в детстве?

— Саня, перестань. Один американец, он же преподаватель высшей школы бизнеса Чикагского университета, сочинил необычную теорию.

— Славка, — тут же поскучнел Турецкий, — ты опять? Я тебя насквозь вижу. Не хочу даже заглядывать в эту книжку. У меня отпуск на носу. Ты хочешь меня втравить в очередную авантюру? Он сочинил теорию, у него ее украли, потом вор получил Нобелевскую премию, и этот американец готов все отдать, чтобы мы с тобой вывели его обидчика на чистую воду. Что-нибудь в таком духе, да? Не пойдет.

— Ну как знаешь, только американец тут ни при чем. Эта книженция, — Грязнов кивнул на фолиант, — для внутреннего пользования, мне ее сегодня замминистра вручил, а ему — лично автор на каком-то банкете. Мне она до одного места, как и тебе, если только не учитывать, что она наглядно демонстрирует один свежий пример явной социальной несправедливости…

Турецкий фыркнул.

— Что? — не понял Грязнов.

— Ничего. Ты говоришь так, будто все еще на приеме у своего замминистра. Проще надо быть, Славка, и тогда не исключено, что люди к тебе…

— Брось, — неожиданно жестко оборвал Грязнов. — Уже никто ни к кому не потянется. Все команды давно сыгранны, и не важно, кто в какое ведомство переходит. Саня, кроме шуток, мне сейчас не до изящного стиля. Мне надо хорошего человека из беды выручать. А изящные формулировки, знаешь…

— Тем более говори нормальным языком, что случилось? Какая помощь нужна?

— Адвокатская, — вздохнул Грязнов. — Конкретно — Юрка Гордеев нужен. Тут только такой юридический волк, как он, и справится.

— Ну так позвони ему, — пожал плечами Турецкий. — Всего-то делов. Он сейчас где? В Химках, в Москве?

— Не знаю, наверно, в Москве. Но звонить я не буду, потому что он меня пошлет прямым текстом.

— С какой стати? — удивился Турецкий.

— С такой. Так уж как-то получилось, что последнее время все дела, которые я ему подсовывал, оказывались жутким геморроем…

Турецкий засмеялся, расплескивая пиво.

— Ты что? — не понял Грязнов.

— Ровно то же самое могу сказать и про себя, — объяснил помощник генерального прокурора. — Слава, ну ты даешь. Когда такое было, чтобы мы друг другу коробки шоколадных конфет с бантиками подсовывали?

Грязнов напрягся и сказал:

— Я помню, как помогал тебе вещи перевозить.

— Я тоже помню — это лет пятнадцать назад было, еще до Генпрокуратуры. Так что у тебя с Гордеевым не так?