Валлон приподнялся на локте.

— Хватит. Твой господин обрел покой. Дай теперь и мне отдохнуть.

— Я поклялся заботиться о нем. А он сгорел всего за месяц.

Валлон натянул плащ поверх головы.

— Теперь он в лучшем мире. А сейчас иди спать.

Валлону снились дурные сны, и он то и дело просыпался. Очнувшись от очередного кошмара, он увидел, как сицилиец, согнувшись над трупом, стаскивает с пальца своего господина кольцо. Он уже успел снять с него роскошную меховую мантию. Валлон приподнялся.

Они встретились взглядами. Сицилиец прошел с накидкой через комнату и накинул ее на плечи Валлона. Франк ничего не сказал. Вернувшись в свой угол, юноша со стоном вытянулся на полу. Валлон поставил меч в вертикальное положение, опершись подбородком на его рукоять. Он уставился перед собой, моргая глазами, словно сова. Каждый раз, закрывая глаза, Валлон видел какой-либо эпизод своего прошлого, его веки оставались сомкнутыми все дольше, пока сон окончательно не овладел им.

Он проснулся от звуков капающей воды и непонятных приглушенных ударов. Сквозь щели в стенах проникал солнечный свет. Там, где сицилиец оставил ему белый хлеб, сыр, немного фиников и кожаную флягу, прошмыгнула мышь. Валлон подошел с едой к двери и вышел навстречу палящему солнцу. По камням струились ручьи талой воды. К небольшому загону для скота вела борозда следов. С уступа свисала массивная снежная глыба. Валлон, сощурившись, посмотрел вверх в сторону перевала, размышляя, смогли ли добраться паломники до укрытия на вершине. Когда он там остановился, монах показал ему обледенелую келью, битком набитую трупами путешественников, которые лежали в тех же скрюченных позах, в которых их нашли замерзшими в снегу. Валлон опрокинул фляжку и одним махом выпил терпкое красное вино. Он ощутил тепло, разливающееся по телу. Поев, он почистил зубы щепкой и прополоскал рот.

На расстоянии броска копья от хижины ущелье погружалось в тень. Подойдя к краю бездны, франк развязал штаны и, справляя малую нужду, вдруг осознал, что если бы прошлой ночью отклонился всего на пядь, то его останки не нашли бы и стервятники.

Вернувшись в хижину, он высек искру кремнем о сталь меча, зажег лампу и стал собирать свои вещи. Старый грек лежал несуразным чучелом, скрестив руки на груди.

— Жаль, что у нас не было времени поговорить, — неожиданно для себя сказал Валлон. — Кое-что ты смог бы мне объяснить.

Он ощутил горечь во рту, а в глубине души полное безразличие. Где-то над головой каркнул ворон. Валлон, склонившись, задул лампу.

— Быть может, мы встретимся вновь, когда смерть упокоит и мое сердце.

Он направился к двери и, отворив ее, увидел сицилийца, поджидающего его с ухоженным гнедым пони и превосходным серым мулом. Контраст между скорбным выражением на лице паренька и пышностью его наряда настолько резал глаз, что Валлон едва не рассмеялся. На греке была шерстяная мантия, по краям отделанная синим атласом, туфли с заостренными носами, вызывающие улыбку своей непрактичностью, и мягкая шляпа с круглыми полями, дополненная изящной кокардой. Причиной выпученности его глаз являлся отнюдь не страх. Похоже, сама природа наделила его выражением постоянного удивления, впрочем, как и носом, похожим на поплавок, и девичьими губами.

— Я думал, что ты уже ушел.

— Как, оставить тело своего господина, не предав земле?

Захоронение как таковое не представлялось возможным в этой каменистой местности. Они положили труп в небольшое углубление на южной стороне скалы, завалив сверху камнями. Эту груду сицилиец увенчал импровизированным крестом. Помолившись, он обвел взглядом остроконечные вершины и ледники.

— Мой господин настоял на том, чтобы его похоронили там, где он умрет, но как же все-таки горько осознавать, что человек, видевший воочию великие чудеса света, должен покоиться в таком диком месте.

Голодный стервятник нетерпеливо парил над склонами гор. С отдаленных пастбищ донесся звон коровьих колокольчиков. Валлон встал с колен.

— Он выбрал себе хорошую могилу. Теперь весь мир у его ног.

Франк сел верхом на мула и направил его к подножию холма.

— Благодарю за пищу.

— Постойте!

На пути у Валлона лежали глубокие сугробы. Его мул с трудом передвигал ноги, увязая в мокром снегу. Но предгорье дремало в знойной истоме. Он знал, что к полудню уже будет ехать по мягким изумрудным лугам, а вечером поужинает горячим мясом с прекрасным рубиновым вином.

— Сэр, прошу вас.

— Тебе нужно ехать вверх. И лучше отправляйся прямо сейчас, если хочешь преодолеть перевал до наступления ночи.

Сицилиец нагнал его, тяжело дыша.

— Неужели вам не интересно, что заставило нас предпринять это путешествие?

— Неразумно доверяться первому встречному на пустынной дороге.

— Я пробыл со своим господином всего лишь три недели. Однако его путешествие началось двумя месяцами раньше, в Манцикерте.

Это слово остановило Валлона. Впервые о Манцикерте он услышал на постоялом дворе близ реки Рона. С тех пор он становился невольным слушателем этой истории на всех остановках на своем пути, причем с каждым разом рассказ обрастал все более невероятными подробностями. В большинстве случаев сходились на одном, что в конце лета мусульманская армия разгромила императора Византии близ города Манцикерт, что в восточной Анатолии. Некоторые путники говорили, что императора Романа взяли в плен. Другие — что он мертв либо низвергнут с трона, что путь для паломников в Иерусалим закрыт и что мусульмане стали лагерем у стен Константинополя. Но больше всего тревожило то, что эти захватчики не были арабами, а являлись каким-то племенем кочевников-тюрков, которые вдруг многократно умножились числом, словно саранча, всего за одно поколение. Сельджуки, как они сами называют себя, полулюди-полукони, пьющие кровь.

— Твой господин сопровождал императорскую армию?

— В качестве советника по турецким обычаям. Он уцелел в резне и помог договориться о цене выкупа за византийских вельмож и их союзников. Покончив с этим, он вернулся в Константинополь, сел на корабль, шедший в Италию, и переправился в мужской монастырь в Монте-Кассино. Один из его старинных друзей, Константин Африканец[5], состоит там монахом.

Сицилиец, выкатив глаза, ждал реакции.

Валлон покачал головой.

— Это самый выдающийся врач во всем христианском мире. Прежде чем стать монахом, он преподавал в медицинской школе в Салерно, студентом которой, — сияя от гордости, заявил сицилиец, — я и являюсь. Когда Косьма объявил ему цель своего путешествия, Константин выбрал меня в качестве его секретаря и помощника в дороге.

Валлон поднял брови.