Царь внимательно вгляделся в лицо Адашева, словно в последний раз проверяя правильность принятого решения, и после недолгого молчания удовлетворенно кивнул головой, как бы отвечая на собственный вопрос. Затем продолжил:

— Не худо было бы тебе взять с собой сына Алексея. Он хоть и молод годами, но показал себя с лучшей стороны, большие надежды подает, и я надеюсь, что будет похож на отца своего, принося пользу царю и государству.

Иван поднялся, медленно прошел к окну, постоял возле него, вглядываясь в сгущающуюся темноту, глубоко задумался. Федор боялся пошевельнуться, чтобы не нарушить течения государевых мыслей шумом, а тем более неуместным замечанием. Наконец, поворотившись и уже не присаживаясь, царь продолжал свои наставления:

— Подарки повезешь богатые, но числом немногие, чтобы и уважение выказать, и заискивающим не показаться. Всегда помни, как я сам не забываю, послание старца Филофея к великому князю Василию, отцу моему. Вот что говорит святой человек, я это наизусть знаю: «Все христианские царства сошлись в твое единое, два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не быть, твое христианское царство иным не заменится».

В царских глазах горела гордость, да и Федор испытывал такое же чувство приподнятости, радости от своей приобщенности к делам великого государства, верным слугой которого являлся.

— Государь, — обратился он к Ивану, — слова эти никогда не забуду и, если будет твоя царская милость оказать мне доверие, послом направить, по ним сверять буду дела и речи свои. Решено ли, кто поедет со мной, кроме сына моего?

— Отправятся пять человек дьяков, в разных переговорах наторевшие, слуг для разных надобностей снарядят, да несколько воинов на всякий случай. Можешь и сам выбрать людей, которые тебе могут понадобиться, тут тебе запретов никаких нет.

Поднялся Федор, кланяясь государю, поблагодарил за слова лестные, заверил, что не посрамит отечество. Не видел царь, как глаза окольничего потемнели, словно былые воспоминания снова ожили в них, и дремавшая давно тревога проснулась, проложив на лбу новые морщины.

Три боярина неловко топтались в трактире Клыкова, озирались по сторонам, так и ожидая неприятностей со стороны лихих посетителей. Те вели себя без нахальства, ибо дан им был знак — господ не трогать, соблюдать дистанцию.

Клыков смотрел на гостей через специальную щелку, которую смастерил Федотка. Решив наконец, что выждал достаточно времени и показал просителям, кто здесь хозяин, купец вышел в зал и радостно приветствовал визитеров.

Бояре знали, что задолжали богатому купцу немалые деньги. Он обещал долг простить, если те найдут благовидный предлог передать ему пустующий дом Дормидонта Никифоровича, сгинувшего в песках времен.

Дела у купца шли хорошо, его уважали. Немалую известность принесло участие с Петром в поисках священной книги. С недавних пор он переселился из хором, устроенных в трактире, в большой и просторный дом в Острожье. Крепкий, сухой, просторный. Жить бы в нем да радоваться. Только все точила Клыка одна мысль. Не давала покоя. Вдруг осталась в особняке Дормидонта Никифоровича крошечная подсказка свирепого бога Суховея, как вернуться домой.

Клыков поговорил то с одним купцом, то с другим боярином. Потряс своих должников, посулили им золотые горы и прощение всех немалых долгов. Лукавые бояре нашли лазейку и теперь примчались на самую окраину, чтобы сообщить радостную новость. Поломавшись и посомневавшись для приличия, Григорий уже потирал от радости руки, предвкушая, как развернется в прекрасных хоромах.

Он особо позаботился, чтобы ни сейчас, ни в будущем никто не мог заподозрить его, честного человека, верного слугу царева, в родстве или даже знакомстве с Дормидонтом Никифоровичем.

— Ну, что, хозяин, переселяемся? — пританцовывал от нетерпения корочун Федотка.

Он так долго служил у купца в личине человеческой, что стал забывать о своей истинной сущности и даже побаивался ночью ходить по лесу. Опасался прежних сородичей. Клыкову порой казалось, что его подручный всерьез считает, что стал настоящим человеком.

Дом купеческий стоял запертым, слуги разбежались, да и не хотел Клыков брать людей прежнего хозяина. Они с Федотом пришли под вечер. Базарная площадь уже опустела. Может кто и видел, что пришли чужие в особняк. Да кому какое дело?

Петли даром, что давно не смазывались, не скрипели. Григорий вошел в большую прихожую и велел слуге развести огонь. Все здесь осталось, как было при старом владельце. Только шкафы уже не открывались в иные измерения и пространства, а были, как это и положено в порядочном купеческом доме обыкновенными шкафами. Из сундуков более не выскакивали отряды карликов. А лежали там штуки полотна, шерсти, ситца. Диваны, покрытые шелковыми покрывалами, немного отсырели, также как и подушки.

Клык оставил слугу любоваться новыми апартаментами, поднялся на второй этаж и прошел по коридору. В глаза бросилась изукрашенная золотыми узорами высокая дверь. Диковинные цветы сплетались в странный пугающий своей непонятностью орнамент.

Купец остановился, чтобы лучше рассмотреть рисунки. Кое-где неизвестный мастер использовал камни самоцветы. Клыков всматривался в цветы и ему показалось, что за ними кто-то прячется и внимательно рассматривает вошедшего, но только с той, другой стороны, — из-за узоров. Григорий был почти уверен, что если долго смотреть на украшения, то они принимаются двигаться, листочки колышутся на ветру, а нежные цветы прячут головки от нескромного взора.

«Чертовщина какая-то, надо ж такому померещиться», — чертыхнулся купец и перекрестился.

Он распахнул незапертую дверь и очутился в комнате, которая без сомнения принадлежала дочери Дормидонта Никифоровича, сгинувшей вместе с отцом и его страшным богом.

Сначала Клыков решил приказать Федотке комнату очистить от вещей девки-бесовки. Но потому раздумал. А вдруг глупый корочун уничтожит одну-единственную зацепку, которую он уже не надеялся найти.

Но в целом, дом пережил прежнего хозяина и теперь заискивающе смотрел на новых жильцов. Они обещали освещать его и разводить огонь, выпекать хлеб и хлопать дверьми. Дом истосковался по людям и был рад, что одиночество окончилось. Вот только надолго ли?

— Хозяин, вы только поглядите, на полы, они небось из дубовых досок сделаны. Здесь же печей сколько, а вы разрешите все растапливать или только у вас в спальне? — волновался Федотка.

Клыков знал, что его подручный за годы службы привык к теплу. В хозяйских покоях в трактире, он всегда приваливался к теплому запечку, грея спину и ноги.

Теперь же при виде нескольких изразцовых печей, которые обещали ему приятную истому длинными, морозными ночами, Федотка страшно разволновался. Вдруг не позволят ему печи топить, тепло разводить. Хитроватый корочун скорчил озабоченную физиономию и сказал, что где-то слыхал, будто бы нужно непременно протапливать, чтобы плесень не завелась. Сказав это, он подобострастно принялся заглядывать в лицо Клыку, чем-то напоминая большую лохматую, избалованную собаку.