Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лиса закрывает свои серые глаза, а когда она их снова открывает – человека уже нет.
Лиса поднимает голову.
Вот тут-то сьера[1] Бальдур Скуггасон и нажимает на курок.
II
(8–9 января 1883 года)
Мир приоткрыл глаз – тот, что позрячей. Клекчет куропатка, под ледяной глазурью журчат ручейки, грезя о весне, когда, разбухнув, превратятся они в бурные потоки, сокрушающие на своем пути все построенное человеком. Над разбросанными по горному склону снежными бугорками кудрявятся дымки – это людские жилища. Все здесь одинаково голубое, за исключением искрящихся белизной горных вершин.
В Долине зима…
– Эй, я пришел забрать тут… э-э-э… жменский суп… нет, слышь, это… давай мне… жемский трут… нее… э-эт-то… жевский круп…
На подворье прилепившегося на горном склоне хуторка Брехка стоит оседланная лошадь, а эту околесицу бормочет себе под нос ее наездник – крупный мужичина лет сорока на вид. Его рыжую бороду, нестриженно наползающую на рот и заледенелым водопадом свисающую на грудь, уже тронула седина, но, несмотря на это, на нем накутано одежек, как на ребенке, снаряженном провести целый день в сугробе. Штаны натянуты так высоко, что врезаются в пах, кожух слишком велик или слишком мал – с какой стороны посмотреть, тесемки вязаной шапки так туго затянуты под подбородком, что ясно: не сам он их завязывал, а на каждую руку надето по три рукавицы, отчего он с трудом удерживает поводья своей мохнатой лошаденки – кобылки Розы.
Та усердно грызет удила, это ее ноги донесли их обоих сюда. Если выглянуть с хуторского подворья, можно увидеть следы копыт, что тянутся сюда от церковного хутора Дальботн, от самых дверей дома священника: сначала вниз по лугу, затем по берегу речки и через болотистую низину, а дальше – вверх по горному склону к тому месту, где и стоит она сейчас, ожидая избавления от своей ноши.
И всадник наконец сползает с седла. Теперь видно, как он сложен: коротконогий, широкоплечий, с большим выдающимся вперед животом и с неестественно длинной шеей. Левая рука заметно короче правой. Он притопывает ногами, охлопывает себя руками, трясет головой и фыркает, как лошадь. Кобылка Роза поводит ушами.
– Женский прут? Может, так? – и мужчина короткой рукой смахивает с наружной двери снег.
Он стучится здоровой рукой и чувствует, как к кулаку приливает кровь. На улице холодно. Может, его впустят в дом?
В заиндевелом окошке мелькает голова, и чуть погодя уже слышится, как отворяют внутреннюю дверь, а потом с силой толкают наружную. Та поддается, отпихивая от себя нападавший за ночь снег, и озябший пришелец, отпрянув назад, начинает валиться на спину, однако упасть ему мешает сугроб.
Оправившись от неудавшегося падения, он видит, что в дверях стоит именно тот, к кому он ехал, – Фридрик Б. Фридйоунссон или просто Фридрик-травник, ученый человек, ботаник и хозяин хутора, в котором живет невеста приехавшего – Абба. А самого приехавшего зовут Хаулфдаун Атласон, и он – «дурачок сьеры Бальдура Скуггасона».
Дурачок разевает рот, но не успевает произнести заготовленную фразу, так как Фридрик-травник приглашает его в дом, а на это у дурака нет другого ответа, как только сделать, что ему сказано.
Они заходят в кухню.
– Раздевайся.
Фридрик приседает на корточки и, открыв дверцу отделанной кафелем печки, подбрасывает в нее дров. Те весело занимаются.
Здесь тепло и уютно. Дурачок, прикусив зубами край рукавиц, стаскивает их с трясущихся рук и принимается развязывать узел на тесемках шапки. Получается это у него плохо, и тогда из тесемочных пут его вызволяет сам хозяин. А когда хозяин же стягивает с гостя и кожух, в нос ему ударяет таким горьким зловонием, что он отшатывается, напрягая ноздри:
– Кофе…
Про слуг священника из Дальботна говорили, что у них через поры вместо пота выделяется кофе. Скупердяй сьера Бальдур людей своих не кормил, а вместо еды накачивал их с утра до вечера черным как сажа, упаренным до густоты кофейным пойлом.
Фридрик обхватывает ручищи Хаулфдауна, они трясутся не от холода, а от расстроенных нервов – от кофейного перепития. Отпустив руки гостя, Фридрик предлагает ему сесть. Затем, сняв с крючка чайник, набивает его подтаявшим снегом и ставит на плиту. Указав на чайник, строго наказывает дурачку:
– Ты следи за водой! Как крышка запрыгает, приди ко мне и скажи! Я там в комнате буду – гроб заколачивать.
Хаулфдаун кивает головой и утыкается взглядом в чайник. Фридрик-травник по пути из кухни легонько поглаживает его по плечу, а уже через минуту из соседней комнаты доносится стук молотка.
Дурак таращится по очереди то на чайник, то на печку, больше – на печку. Она – знаменитое в округе чудо техники, но мало кому доводилось увидеть ее своими глазами. Из печки выходит металлическая труба и убегает по стене в комнату, а затем – наверх, в спальню на чердаке, так что, прежде чем проткнуть торфяную крышу и выпустить наружу дым, она успевает обогреть весь дом. Однако пуще всего дурачка зачаровывают ручной росписи фарфоровые плитки. Туда и сюда по печному телу разбегаются живописные цветочные узоры – да так проворно, что глаз не успевает уследить, и Хаулфдаун раскачивается на своем сиденье, провожая взглядом цветочный лепесток, что завивается то вверх, то вниз – всю дорогу до самого чайника.
Ах, да! Чайник! Он же за ним следит! Вода пощелкивает, попрыгивая между дном чайника и раскаленной плитой…
Фридрик-травник – это тот, у кого живет его Абба, да… Хавдис Йоунсдоттир… невеста Хаулфдауна, да… Она живет с Фридриком в Брехке, покуда Хаулфдаун на ней не женится, да… Тогда она уедет с ним, с Хаулфдауном… Но где же она сегодня?
Хаулфдаун выворачивает свою длиннющую шею и оглядывается назад. Там в комнате видно, как Фридрик забивает в крышку гроба последний гвоздь, и дурак обращается к нему со словами:
– А я… э-эт-то… заб-брать же-женский труп…
Резкость выражения заставляет Фридрика вздрогнуть. Это через своего работника вещал сьера Бальдур. Все, жившие в доме священника, как куры на подворье,
