Вдруг на углу улицы де Бон Занфан блеснули вспышки выстрелов, и послышался размеренный шаг патрульного отряда. Заметив скопление людей, патруль остановился примерно в десяти шагах от группы волонтеров. Командир прокричал:

— Кто идет?

— Друг! — воскликнул Морис. — Друг! Подойди сюда, Лорэн.

Тот, кому было адресовано это обращение, быстро подошел в сопровождении восьми человек.

— А, это ты, Морис, — сказал Лорэн. — Ах, ты распутник! Что ты делаешь на улице в такое время?

— Ты же видишь, я возвращаюсь из секции Братьев и Друзей.

— Да, наверное для того, чтобы направиться в секцию сестер и подруг. Знаем мы это…

Знайте, моя красавица,

Как только полночь пробьет,

Верная рука любовника вашего,

Тихонько скользнув в темноте,

Отодвинет засов.

— Ну что! Разве не так?

— Нет, мой друг, ты ошибаешься. Я возвращался прямо к себе, когда встретил эту гражданку, отбивавшуюся от волонтеров. Я подбежал к ним и спросил, почему они хотят арестовать ее.

— Узнаю тебя, — сказал Лорэн.

Таковы уж французские кавалеры.

Затем он повернулся к волонтерам.

— Почему вы арестовали эту женщину? — спросил поэтично настроенный капрал.

— Мы уже говорили об этом лейтенанту, — ответил командир. — Потому что у нее не было пропуска.

— Ну! Полноте! — сказал Лорэн. — Вот так преступление!

— Ты что же не знаешь постановления Коммуны? — спросил командир волонтеров.

— Как же! Как же! Но есть и другое постановление.

— Какое?

— А вот такое:

На Пинде и на Парнасе,

постановляет Любовь,

Молодость, Красота и Грация,

в любое время дня

Могут везде ходить без пропуска.

— Ну, гражданин, что ты скажешь об этом постановлении? Оно изящно, мне кажется.

— Во-первых, оно не опубликовано в «Монитере»[15], а во-вторых, мы ведь не на Пинде и не на Парнасе. Сейчас, к тому же, не день, да и гражданка, может быть, не молода, не красива и не грациозна.

— Держу пари, что наоборот, — сказал Лорэн. — Ну, гражданка, докажи мне, что я прав, сними свой капюшон, чтобы все могли оценить, распространяются ли на тебя условия декрета.

— О, сударь, — сказала молодая женщина, прижимаясь к Морису, — после того, как вы защитили меня от ваших врагов, защитите меня от ваших друзей, умоляю вас.

— Видите, видите, — сказал командир волонтеров, — она прячется. У меня такое мнение, что это шпионка аристократов, какая-нибудь мерзавка, шлюха.

— О, сударь, — сказала молодая женщина, заставив Мориса сделать шаг в сторону, и открывая свое лицо, очаровывающее молодостью, красотой и благородством. — Посмотрите на меня, разве я похожа на ту, о ком они говорят?

Морис был ослеплен. Он никогда даже и не мечтал увидеть то, что предстало его взору. Но незнакомка снова закрыла лицо и сделала это так же быстро, как и открыла.

— Лорэн, — тихо произнес Морис, — потребуй, чтобы арестованную отвели на твой пост. У тебя есть на это право, ведь ты командуешь патрулем.

— Хорошо! — ответил молодой капрал. — Я понимаю с полуслова.

Затем, повернувшись к незнакомке, продолжил:

— Пойдем, красавица. Поскольку вы не желаете доказать нам, что подходите под каноны декрета, следуйте за нами.

— Как это, за вами? — спросил командир волонтеров.

— Конечно. Мы проводим гражданку на пост у ратуши, где у нас караульное помещение, и там разузнаем о ней подробнее.

— А вот и нет, — сказал командир первой группы. — Она наша, и мы ее не отдадим.

— Эх, граждане, граждане, — заметил Лорэн, — ведь мы так и рассердиться можем.

— Можете сердиться, черт возьми, нам все равно. Мы истинные солдаты Республики. Вы только патрулируете на улицах, мы же будем проливать кровь на фронте.

— Остерегайтесь распространяться об этом по пути на фронт, а то всякое может произойти, если вы не будете более вежливы, чем сейчас.

— Вежливость свойственна аристократам, а мы — санкюлоты[16], — ответили волонтеры.

— Ну, хватит, — сказал Лорэн, — не говорите об этом при даме. Может быть она англичанка. Не сердитесь на такое предположение, моя прелестная ночная птичка, — добавил, он, галантно повернувшись к незнакомке.

Об этом сказал один поэт,

А мы повторяем недостойным эхом.

Англия — лебединое озеро

Посредине огромного пруда.

— Ага, вот ты себя и выдал, — сказал командир волонтеров. — Ты признался, что ты агент Питта[17], наемник Англии, ты…

— Тише, — ответил Лорэн, — ты ничего не смыслишь в поэзии, друг мой, стало быть, мне придется говорить с тобой в прозе. Послушай, мы национальная гвардия, мы добры и терпеливы, но все мы дети Парижа, а это значит, что когда нас раздражают, мы бьем крепко.

— Сударыня, сказал Морис, — вы видите, что происходит, и можете догадаться, чем все это кончится: через пять минут эти мужчины перережут из-за вас друг друга. Вы считаете, что причина, по которой вы скрываетесь, заслуживает того, чтобы из-за нее пролилась кровь?

— Сударь, — ответила женщина, прижимая руки к груди, — я могу сказать вам только одно: если вы позволите меня арестовать, то для меня и для других несчастья будут так велики, что умоляю вас, пронзите лучше мне сердце саблей, что у вас в руках, и сбросьте мой труп в Сену, но не оставляйте меня здесь.

— Хорошо, сударыня, — ответил Морис. — Я все беру на себя.

И отпустив руки прекрасной незнакомки, которые он держал в своих, Морис сказал патрульным:

— Граждане, как ваш офицер, как патриот, как француз, приказываю вам защитить эту женщину. А ты, Лорэн, если этот сброд скажет хоть слово, — в штыки!

— Оружие к бою! — скомандовал Лорэн.

— О! Боже мой! Боже мой! — воскликнула незнакомка, еще глубже пряча голову в капюшон, и прислоняясь к каменной тумбе. — Господи, спаси его. Защити его!