Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перевязав Ксению, я перенес ее на кровать. Сел на стул, холстиной обтерся. В доме было тепло, но не жарко, а я – весь мокрый от пота. Ксения стала отходить от опия, застонала.
– Потерпи, девочка, будет больно, но все плохое уже позади. Вскорости ходить станешь, с подругами на посиделках песни петь, замуж выйдешь, деточек нарожаешь, и все у тебя будет хорошо. А сейчас крепись, больно – я понимаю, но это пройдет.
Я вышел в коридор, желая поговорить с боярыней, да ее и искать не пришлось. Слуги поставили ей стул, и она маялась в коридоре рядом со спальней дочери, превратившейся в одночасье в операционную.
– Все, матушка, самое тяжелое и худшее позади. Удалил я болячку. Пройдет неделя, заживет живот, и будет дочка твоя веселее и краше, чем до болезни.
Реакция боярыни меня удивила. Она бухнулась передо мной на колени и стала целовать руки.
– Ты что, боярыня, окстись! Не ровен час – прислуга увидит.
– Да плевать мне на холопов – дочка намаялась, и я с ней. Каждый день таяла. Я уж в отчаяние впала, в церковь каждый день ходила у Бога исцеления просить. Да видно – грехов много, не внимал Господь.
– Неправа ты, матушка. Встань, будь ласкова. Услышал Господь твои молитвы, раз меня к дочери твоей привел. Моими руками ее исцелил.
– А и правда! Услышал Господь!
Боярыня снова упала на колени, стала истово креститься.
– Можно мне ее увидеть?
– Дозволяю, но недолго. Тяжко сейчас ей, больно. Но слово даю – через неделю вместе с вами за одним столом трапезничать будет.
– Слава Богу! Сподобил Господь!
Мы прошли в спальню Ксении. Она была бледна, но, завидев матушку, слабо улыбнулась.
– Жива я, матушка! Лекарь обещает – здорова буду, замуж выйду, деток рожу.
– Счастье-то какое!
Боярыня заплакала.
– Все, все. Ксении сейчас поспать надо, отдохнуть. Чего мокреть разводить. Радоваться сейчас надо. А к вечеру куриным бульоном дочь попотчевать.
– Сейчас распоряжусь.
Боярыня взяла себя в руки, вышла из спальни.
Вышел и я. Однако где же комнатка, что мне отвели? Я прошелся по дому и, к своему удивлению, не обнаружил ни одного слуги.
Выглянул в окно. Да они все во дворе стоят, озябли уже на морозе. Воевода слишком прямолинейно понял мою просьбу, чтобы никто не мешал, и попросту распорядился всем выйти из дома. Я засмеялся. Он что, настолько солдафон или так сильно любит дочь? А ведь при неблагоприятном для Ксении исходе угрозы воеводы были абсолютно реальны. Умри его дочь на столе, я бы не дожил и до вечера. По спине пробежал холодок.
Я вышел на крыльцо.
– Все прошло успешно, можно вернуться в дом, и молитесь все во здравие Ксении.
Толпа слуг дружно упала на колени и стала истово креститься. Потом потянулись в дом, в тепло.
Ближе к сумеркам домой заявился воевода. В доме сразу засуетились, забегали. Через некоторое время слуга известил, что наместник меня ждет.
Я спустился в уже знакомую трапезную. Воевода вкушал после трудового дня. На сей раз он предложил сесть.
– Что скажешь, лекарь?
– Сейчас покажу.
Я поднялся наверх, взял замотанную в холстину удаленную опухоль, спустился вниз, положил на стол и развернул тряпку. Воевода перестал есть, подошел поближе.
– А это что?
– То, что было в животе у твоей дочери, и то, что я вырезал. Как заживет рана, она будет здорова.
Наместник изменился в лице, побледнел, похоже – ему стало дурно. Он бухнулся на стул, приказал:
– Дай вина!
Я налил в кубок вина, подал. Наместник жадно осушил кубок.
– Бедная девочка, носить в себе эту дрянь! Как она себя чувствует?
И только я открыл рот, как он поднялся:
– Не отвечай, я сам посмотрю.
Быстрыми шагами наместник направился по лестнице к комнате дочери.
Ксения не спала, на лбу ее была видна испарина. Плохо ей сейчас, но ведь после операции прошло всего несколько часов. И более крепкие люди, дюжие, здоровенные мужики, расползались, как кисель, после операции. Но девочка держалась, даже улыбнулась отцу.
Я вышел. Пусть поговорят наедине.
Через несколько минут наместник вышел, вернулся в трапезную. Снова подошел к удаленной опухоли, посмотрел с отвращением. Неожиданно для меня взял сверток в руки, подержал, опустил на стол.
– Фунтов пять-шесть? Как думаешь?
– Похоже на то.
– И откуда эта дрянь берется? Ты откель такой резвый здесь взялся? Что-то раньше я о тебе не слыхал.
– Из Пскова.
– Чего убег?
– Не убег, сам уехал. Не хочу о том.
– Твое дело. Садись со мной, отметим.
– Не могу, за ней сейчас присмотр нужен.
– Ну один-то кубок вина разум не затуманит. Небось, не каждый день у наместника за столом сидишь.
– Твоя правда, Демьян Акинфиевич.
– Давай за Ксению! Чтобы выздоровела.
Мы выпили, наместник показал рукой на еду:
– Угощайся.
Я не заставил себя упрашивать – наелся.
Наместник выпил еще.
– Ты где научился лекарскому делу?
Ага, так я тебе и сказал, что только через четыреста с лишним лет окончу медицинский институт. Конечно – соврал:
– В Париже, у лучших медикусов.
Наместник покачал головой.
– Умеют же – не то что наши лапотники.
Я чуть не засмеялся.
– Ладно, будет еще время поговорить. К дочери ступай.
Я вернулся в спальню Ксении. Она уже спала. Осмотрев повязку, пощупав пульс и не найдя поводов для беспокойства, вышел в коридор. Здесь меня уже ждал слуга – проводил в соседнюю комнату, отведенную мне на время ухода за Ксенией. Спросил, что подать к столу.
Есть я уже не хотел и сразу лег спать. Дома бы беспробудно спал до утра, но здесь внутренний будильник уже через три часа разбудил меня. Проведав больную, я опять прилег. Ночью еще дважды вставал и проверял состояние больной.
Так – в заботах и перевязках – прошла неделя. Муторно, обыденно, но выхаживание пациента после операции – едва ли не половина успеха.
Настал день, когда я с легким сердцем снял швы.
– Ну, Ксения, на том будем прощаться. Тяжелого не поднимай, плясать можно будет через месяц – не ранее. Через недельку загляну, проведаю. Будет плохо – пусть батюшка за мной пришлет.
– Спасибо, Юрий. Я уже хорошо себя чувствую – как раньше.