– Ну, что, озорница, ты еще придумала?

– Когда хозяйка отправила меня за молоком, я подсунула в кувшин шесть лишних соломинок.

Давно Рия так не смеялась. Прислонившись к столу, она, как и дочь, обхватила себя за талию и принялась хохотать, пока слезы не потекли из глаз, так что под конец она не могла точно сказать, смеется она или плачет. Успокоившись, Рия подошла к очагу и села на скамейку рядом с дочерью.

– Все у нас будет хорошо, – горячо заговорила она, стискивая руки Бидди. – Все наладится. Пока мы не разучились смеяться, мы справимся со всеми невзгодами. Господи, то-то шуму будет, когда она примется искать те шесть фляг с молоком.

– Я уже подумала об этом, мама. – Бидди вытерла выступившие от смеха слезы. – Миссис Бейтмен, наверное, обыскалась пропавшие фляги. Вот уж она ругалась, решив, что кто-то выпил ее молоко. А потом, скорее всего, сообразила, что за один день столько коровы прибавить не могут. Тогда-то она, наверное, и призадумалась.

– И она догадалась, кто напроказничал? – Рия покусывала губу, чтобы спрятать улыбку, но сдержаться ей не удалось.

Они дружно и весело рассмеялись, в этот момент дверь открылась и вошел Дэвид. Подождав, пока сын положит на стол шапку и коробку, в которой брал с собой еду, Рия коротко спросила, вставая:

– Ну как?

– Он не стал ругаться, – спокойно пояснил Дэвид, – только обозвал меня дураком, потому что на мое место найдется двадцать таких, как я.

– Но они не будут работать так старательно, как ты.

– Еще как будут, – закивал головой Дэвид. – Есть захочешь, постараешься, а большинство из них как раз голодные.

Рия отвернулась из-за неловкости от осознания того, что лишает сына работы. Но она быстро справилась с собой.

– Нам приходится отсюда уезжать, – глядя на сына, торопливо заговорила Рия. – У нас нет выхода. Ты ведь сам как-то говорил, что работа очень тяжелая и ты бы с радостью оставил ее.

– Помню, помню, – согласно закивал головой Дэвид, тон его смягчился. – Боюсь только, что мне не найти работы, а рыбачить я не смогу. Меня даже на пароме укачивает, где уж мне в море выходить.

– Никто не заставляет тебя становиться рыбаком. В Шильдсе найдется много другой работы. Там химические заводы, стекольные заводы Куксона, а еще фабрики, на которых делают ваксу, гвозди и все такое. В Шильдсе было полно разных заводов и фабрик и мастерских, когда я там жила, а теперь их наверняка прибавилось. А верфи? Нет, тебе будет из чего выбрать, не то что здесь. Это место – настоящая дыра.

– Но где мы будем жить? Рия помолчала.

– Сначала немного поживем у бабушки, – полуобернувшись к сыну, проговорила она. – А потом подыщем себе жилье.

– Бабушка нас не любит.

Рия взглянула на дочь, глубоко вздохнула и затараторила, стараясь убедить детей, да и себя заодно.

– Может быть, это и верно, но когда кто-то в беде, с этим все в порядке, то есть я хочу сказать, что она готова помочь. Кроме того, мы не станем у нее задерживаться, поживем день-два, пока я осмотрюсь. Помните, ваш отец говорил, что образование начинается в городах. Люди там понимают, что к чему, и смотрят вперед. В городе есть воскресные школы.

– Мы всех в этих воскресных школах за пояс заткнем, правда, Дэйви, им с нами нечего тягаться.

Дэвид промолчал.

– Мама, а нам есть на что жить? – глядя на Рию, серьезно спросил сын.

– Да, – кивнула она. – У нас есть немного денег, хватит на первое время.

Рия не стала рассказывать детям, что скрывалось за расшатавшимися кирпичами очага. Удача ждала ее за четырнадцатым кирпичом. Она специально не посвятила детей в свой секрет, ибо они могли не удержаться и проболтаться. Как бы строго-настрого им ни говорили держать язык за зубами, ребят наверняка потянуло бы похвастаться, как они богаты, а восемнадцать фунтов и пятнадцать шиллингов были для них сейчас настоящей роскошью.

Сын молчал, прищурившись, словно ждал, что она продолжит разговор, но Рия, отвернувшись к огню, открыла дверцу духовки и достала глиняную посудину. Она отнесла ее на стол и налила суп в две миски. Разлив суп, она кивнула на ведро в конце комнаты:

– Мойте руки и садитесь к столу, а когда поедите, наносите из ручья воды, будем мыться.

– Но сегодня не пятница, – проговорила Бидди, не донеся ложку до рта.

– Да, не пятница, но мне кажется, что о мытье по пятницам придется на время забыть. Ничего, что-нибудь придумаем.

– Значит, мы будем мыться в реке? – Глаза Бидди озорно блеснули, и мать ласково хлопнула ее по щеке.

– Тебе, девочка, очень скоро придется привыкнуть к вещам и похуже. Что-то остальные задерживаются, – бросив взгляд в узкое окно, добавила она.

– Наверное, поджидают Пэдди и его повозку, – усаживаясь за стол, предположил Дэвид. – Иногда он их подвозит.

– Ребята очень устают, – задумчиво произнесла Бидди, словно говорила сама с собой. – Особенно туго приходится Мэгги. У нее болит спина. Это несправедливо… несправедливо…

– Не стоит заводить со мной этот разговор, мне ли не знать, что это несправедливо. Но что ты предлагаешь? Было бы легче, если бы она пошла в шахту?

– Ну, мама.

– Вот тебе и «ну, мама»! Ешь да помалкивай. Слишком ты остра на язык, как я посмотрю.

Стоило ей договорить, как в дом вошли двое ее младших детей. Джонни был копией отца: темноволосый, темноглазый, тонкий в кости. А вот Мэгги не походила ни на одного из членов семьи. Она выделялась своими темно-каштановыми волосами и зелеными глазами, и хотя личико девочки почти полностью скрывалось под слоем пыли и грязи, нельзя было не заметить, что кожа у нее нежная, сливочного оттенка. Мальчик заговорил первым, голос его звучал так же весело и задорно, как у старшей сестры Бидди.

– Мама, я сказал хозяину, что мы уходим. Ему это не понравилось, но он говорит, что на наше место найдется много желающих.

Рия оставила сообщение сына без ответа и, прежде чем снова достать из духовки судок, заметила:

– Идите умываться.

Она села только после того, как усадила за стол всех детей. Хотя Дэвид с Бидди быстро управились со своими порциями, добавки они не попросили, а терпеливо ждали, пока все не закончат трапезу. Они видели, как медленно двигается ложка в руках матери, и не могли не заметить, что временами ей стоило труда сделать глоток. К супу хлеб не полагался, его ели потом, как второе блюдо, намазывая свиным или говяжьим жиром.

Рия знала, что дети ждут ее. Младшие тоже не долго возились с едой: их ложки уже стучали по дну мисок. Женщина понимала, что ей следует поговорить с детьми, но не могла найти слов. Ей хотелось сказать, что жизнь не будет для них такой тяжелой, как раньше. Но этот завуалированный упрек их прежней жизни бросил бы тень на их отца, который сделал для них все, что было в его силах. Он усердно работал, чтобы одеть их, накормить, даже копил деньги. Их ребята были одеты намного лучше, чем большинство соседских детей. Но хорошую жизнь Рия представляла совсем по-другому. Ей хотелось жить в чистоте, чтобы на душе всегда было светло и радостно. Женщину не пугала тяжелая жизнь. Она и дальше была готова работать изо дня в день, не покладая рук, к этому она привыкла с детства, начав работать с четырех лет – об этом не переставала заботиться ее мать, но Рии хотелось, чтобы труд ее и детей приносил им нечто большее, чем они имели теперь. Особенно она желала другой жизни детям, и в этот момент ей хотелось сказать: «Я постараюсь, чтобы вам было хорошо». Но она сознавала, что чувства переполняют ее, более того, к своему ужасу, она поняла, что вот-вот заплачет. Никто из детей никогда не видел ее слез. Те слезы, что она пролила в своей жизни, Рия доверяла подушке, ибо позволяла себе всплакнуть лишь глубокой ночью, когда все вокруг крепко спали, уставшие после трудового дня или одурманенные элем или джином, но подобное ей приходилось наблюдать до шестнадцати лет, пока не вышла замуж. Сэт в рот не брал крепких напитков, если бы он заглядывал в рюмку, едва ли ему было что прятать в кирпичной стене над очагом. И все же, за прошедшие несколько лет она нередко плакала посреди ночи. Иногда Рия спрашивала себя, почему ее тянуло поплакать: жалела ли она о какой-то потере, или ей чего-то не хватало? Она не могла найти этому объяснения, а чувствовала только, что слезы приносили облегчение. Но плакать на глазах у детей – такого она не позволяла себе никогда. Для них она всегда оставалась сильной и мужественной.