– Он не просто был сложным человеком, Рейчел. Он еще был дураком, потому что не сознавал, каким сокровищем владеет в вашем лице, и не сделал всего необходимого, чтобы вас удержать.

– Вы такой милый.

– Это правда. Если бы это не было истинной правдой, я бы никогда не позволил себе так говорить о клиенте, тем более о… покойном.

Фургон с телом уехал с места происшествия. Как ни парадоксально, было что-то холодное, напоминающее о зиме в том, как летнее солнце отражалось в его белой поверхности и хроме бамперов, как будто Эрика увозила машина, вырезанная изо льда.

Герб провел Рейчел сквозь толпу зевак, мимо своей конторы, к ее красному «Мерседесу».

– Я могу попросить кого-нибудь отогнать машину Эрика к его дому и поставить в гараж, а потом завезти вам ключи, – предложил Герберт.

– Я вам буду очень признательна, – отозвалась она.

Когда Рейчел села в машину и пристегнула ремень, Герб наклонился к окну:

– Нам придется вскоре поговорить о его имуществе.

– Давайте через несколько дней.

– И насчет компании.

– Несколько дней все будет идти само собой, верно?

– Разумеется. Сегодня понедельник. Как насчет того, чтобы встретиться в пятницу утром? Это даст вам четыре дня, чтобы… прийти в себя.

– Хорошо.

– В десять утра?

– Прекрасно.

– Вы уверены, что доедете?

– Да, – заверила она и действительно добралась до дома без приключений, хотя ей все время казалось, что все это ей снится.

Она жила в Пласеншии, в странном на вид бунгало с тремя спальнями. Соседи были вполне обеспеченные и дружелюбные люди, а сам дом – чрезвычайно уютный и симпатичный: окна от пола до потолка, кушетки под окнами, потолок с кессонами, камин из обожженного кирпича и так далее. Она сразу заплатила полную стоимость, когда переехала сюда в прошлом году, уйдя от Эрика. Этот дом разительно отличался от его особняка в Вилла-Парке, расположенного на акре тщательно ухоженной земли и набитого самой дорогой и современной бытовой техникой. Но Рейчел нисколько не жалела обо всей этой роскоши. Ей куда больше нравился ее маленький домик, и не только потому, что в нем было уютнее и удобнее жить, но и потому, что он не был для нее так связан с неприятными воспоминаниями, как дом в Вилла-Парке.

Она сняла испачканный кровью голубой сарафан. Вымыла лицо и руки, расчесала волосы, немного подкрасилась. Рейчел вообще не злоупотребляла косметикой. Приводя себя в порядок, почувствовала, что постепенно успокаивается. Руки больше не дрожали. И хотя внутри по-прежнему ощущались какая-то пустота и холод, ее перестало трясти.

Переодевшись в строгий темно-серый костюм с бледно-серой блузкой, пожалуй, излишне теплый для жаркого солнечного дня, она позвонила в известную похоронную фирму «Аттисон Бразерз». Убедившись, что они могут принять ее немедленно, поехала прямо в похоронную контору, которая размещалась в величественном здании колониального стиля в Йорба Линде.

Ей никогда раньше не приходилось заниматься похоронами, и она не могла даже представить себе, что в процедуре организации их может быть что-то забавное. Но когда она уселась вместе с Полем Аттисоном в его тихом кабинете с мягким светом, стенами, отделанными темными панелями, и толстым ковром на полу и услышала, как он величает себя «советником в скорби», ей почудился какой-то черный юмор во всей ситуации. Атмосфера была столь печальной и назойливо почтительной, что казалась откровенно нарочитой. Высказанное Аттисоном сочувствие показалось Рейчел, с одной стороны, чересчур гладким, а с другой – громоздким, лишенным эмоций и расчетливым. Но, к своему удивлению, она заметила, что подыгрывает ему, отвечает на его утешения и уверения такими же клише. Она чувствовала себя актрисой, попавшей в дурную пьесу, которую ставит плохой режиссер, и вынужденной повторять деревянные строчки диалога, потому что проще продержаться до конца третьего акта, чем демонстративно удалиться в середине второго. В дополнение к «советнику в скорби», Аттисон называл гроб «вечным пристанищем», а костюм, в который надлежало обрядить покойного, – «последним одеянием». Еще он говорил «подготовка к сохранению» вместо «бальзамирование» и «место упокоения» вместо «могила».

Хотя вся процедура в самом деле носила оттенок черного юмора, Рейчел вовсе не было смешно, когда она после двух с половиной часов общения с Аттисоном покинула похоронную контору и осталась одна в своей машине. В обычной ситуации черный юмор привлекал ее, потому что смехом можно развеять печаль. Но не сегодня. Настроение ее продолжало оставаться подавленным. Пока она занималась разными делами, связанными с похоронами, и позже, когда вернулась домой и звонила друзьям и коллегам Эрика, сообщая печальные новости, она все время пыталась понять, почему же ей так скверно. Это не были печаль или скорбь. Не мысли о вдовстве. Не шок. Не сознание неотвратимого присутствия смерти даже в такой яркий солнечный день. Так что же тогда? Что с ней происходит?

Но позже, к вечеру, она поняла, что не может себя больше обманывать. Надо смотреть правде в глаза. Ее подавленное настроение является следствием страха. Она пыталась отрешиться от того, что должно было случиться, не думать об этом, и на какое-то время ей это удалось, но в глубине души она знала. Знала.

Рейчел прошла по дому, чтобы убедиться, что все окна и двери заперты. Потом опустила жалюзи и задернула шторы.

В половине шестого Рейчел подключила телефон к автоответчику. Начали уже звонить журналисты, желая поговорить с вдовой великого человека, а она ненавидела представителей прессы всех сортов.

В доме было прохладно, и она передвинула регулятор кондиционера. Если не считать его легкого шороха да случайного телефонного звонка до включения автоответчика, в доме стояла абсолютная тишина, такая же, как в овеянном печалью кабинете Аттисона.

Сегодня эта тишина была невыносимой и вызывала у нее мурашки по коже. Рейчел включила стереоприемник и поймала легкую музыку. Минуту она стояла перед большими стереоколонками, раскачиваясь в такт песне, исполняемой Джонни Матисом. Затем усилила звук, чтобы музыку было слышно во всем доме.

На кухне она отломила кусок шоколада от плитки и положила его на белое блюдце. Открыла маленькую бутылку хорошего сухого шампанского. Взяла шоколад, шампанское, бокал и направилась в ванную.

По радио Синатра пел «Дни вина и роз».

Рейчел наполнила ванную такой горячей водой, какую только могла выдержать, добавила туда пахнущего жасмином масла и разделась. И только приготовилась забраться в ванну, как пульс страха, тихо бьющийся в ней, набрал темп и силу. Она закрыла глаза и стала глубоко дышать, пытаясь успокоиться, пытаясь уверить себя, что такое поведение нелепо, но ничего не помогало.

Не одеваясь, она прошла в спальню и достала из верхнего ящика прикроватного столика пистолет тридцать второго калибра. Проверила, полностью ли он заряжен. Сняв с обоих предохранителей, принесла пистолет в ванную комнату и положила в углубление в голубом кафеле на краю ванны, рядом с шампанским и шоколадом.