Примерно через полтора года после крушения «Ариэля» фирма Ллойда и Вреденберга (заведение, насколько мне известно, каким-то образом связанное с господами Эндерби из Ливерпуля) занялась починкой и оснащением брига «Косатка» для охоты на китов. Это была старая посудина, едва ли годная для плавания, даже после того, как с ней сделали все, что было возможно. Я не знаю, почему ее предпочли другим хорошим судам, имевшимся в распоряжении у тех же хозяев. Мистер Барнард был назначен капитаном, и Август собирался плыть с ним. Пока бриг готовили к выходу в море, Август твердил, что появилась превосходная возможность удовлетворить мое желание отправиться в путешествие. Во мне он нашел весьма благодарного слушателя, однако устроить это было не так-то просто. Мой отец прямо не возражал, а вот у матери случилась истерика от одного упоминания о наших намерениях. Но хуже всего дед, на которого я возлагал такие надежды. Он поклялся, что оставит меня без гроша, если я об этом хотя бы заикнусь. Однако эти трудности не уменьшили мое желание отправиться в плавание, а лишь подлили масла в огонь. Я вознамерился добиться своего любой ценой, и, когда сообщил о своем решении Августу, мы вместе начали думать, как этого добиться. С родственниками о предстоящем плавании я не разговаривал, и, поскольку усердно занялся учебой, было решено, что я отступился от своих планов. Я много думал о том, как вел себя тогда, и поведение мое вызывало у меня чувство неудовольствия и удивления. Грандиозная ложь, к которой я прибег для осуществления своего прожекта — ложь, которой были исполнены каждое мое слово, каждый поступок, — может быть хоть как-то оправдана лишь безумными надеждами, какие я возлагал на исполнение давно лелеемой мечты о путешествиях.

Мне во многом приходилось полагаться на Августа, который каждый день с утра до вечера пропадал на «Косатке», помогая отцу обустроить каюту. Однако по ночам мы обсуждали наши планы. После почти месяца безуспешных попыток все организовать он наконец сообщил мне, что все продумал. В Нью-Бедфорде у меня жил родственник, некто мистер Росс, в доме которого я, бывало, гостил по две-три недели. Бриг должен был выйти в плавание в середине июня (июня 1827 года), и было решено, что за день-два до того мой отец должен будет получить записку от мистера Росса с просьбой разрешить мне поехать к нему и провести две недели с Робертом и Эмметом (его сыновьями). Сочинить и доставить записку моему отцу взялся Август. Я должен был, сделав вид, что ему нужно в Нью-Бедфорд, присоединиться к своему товарищу, который приготовит для меня тайник на «Косатке». Тайник этот, уверял он меня, будет достаточно удобен, чтобы провести в нем несколько дней. Когда бриг отойдет от берега так далеко, что уже не станет возвращаться без крайней необходимости, я переберусь в удобную каюту, а что до его отца, так тот только посмеется над такой шуткой. В море нам наверняка встретится какое-нибудь судно, с которым можно будет послать моим родителям письмо с объяснениями.

Наконец в середине июня все было готово. Записка была написана и доставлена, и в понедельник утром я вышел из дому, якобы чтобы сесть на пакетбот до Нью-Бредфорда, а сам пошел к Августу, который ждал меня на углу улицы. Изначально мы задумали, что до вечера я где-нибудь поброжу, не попадаясь никому на глаза, а потом незаметно проберусь на бриг, но поскольку с туманом нам не повезло, было решено не тянуть и спрятать меня на корабле сразу. Август направился к причалу, а я последовал за ним на небольшом расстоянии, закутавшись в просторный морской плащ, который он принес с собой, чтобы замаскировать меня. Едва мы прошли мимо колодца мистера Эдмунда и свернули за второй угол, как передо мной собственной персоной предстал не кто иной, как старый мистер Петерсон, мой дед.

— Ба, Гордон! — воскликнул он, осмотрев меня. — Так-так… Что это за тряпье на тебе?

— Сэр! — самым неприветливым тоном ответил я, напустив на себя обиженный вид, насколько это было в моих силах. — Сэр! Вы, верно, обознались. Имя мое, положим, совсем не Гордон, и вы, мерзавец, лучше бы подумали, прежде чем называть мой новый плащ тряпьем. — С великим трудом мне удалось сдержать смех при виде того, какое действие произвел на него этот милый ответ. Он попятился, побледнел, потом сделался пунцовым, вскинул к глазам лорнет и снова его опустил, вдруг замахнулся на меня зонтиком, но резко остановился, как будто что-то неожиданно вспомнил, а потом развернулся и поковылял прочь по улице, приговаривая:

— Никуда не годится… новый лорнет нужен… решил, что это Гордон… Чтоб тебе пусто было, старый краб Длинный Том!

После этой едва не закончившейся провалом встречи мы продолжили путь с большими предосторожностями и до места добрались благополучно. На борту было всего несколько человек, да и те были заняты — что-то чинили на баке. Мы знали, что капитан Барнард в это время находился в конторе Ллойда и Вреденберга и должен был пробыть там до позднего вечера, поэтому встречи с ним можно было не бояться. Первым на борт поднялся Август, и вскоре я, не замеченный работавшими матросами, проследовал за ним. Мы сразу же пошли в кают-компанию и никого там не застали. Надо сказать, что это было весьма уютное помещение, что для китобойных судов редкость. Здесь имелись четыре замечательные каюты с широкими и удобными койками. Я обратил внимание на большую печь и удивительно толстый дорогой ковер, покрывавший пол салона и кают. Высота потолка достигала ни много ни мало семи футов — короче говоря, все было намного просторнее и приятнее взгляду, чем я ожидал. Впрочем, Август не дал мне времени осмотреться как следует, настаивая на том, что я должен укрыться максимально быстро. Он провел меня в свою каюту, которая была расположена ближе к правому борту брига, рядом с переборками. Когда мы вошли, он закрыл дверь и задвинул засов. Никогда я не видел более приятной комнатки. В ней было около десяти футов в длину и только одна койка, как я уже говорил, широкая и удобная. В ближней к переборкам части находилось отдельное небольшое пространство примерно в четыре квадратных фута, со столом, креслом и несколькими полками, заставленными книгами, в основном о путешествиях. Каюта была оснащена и другими удобствами, из которых нельзя не упомянуть нечто вроде сейфа или холодильника, в котором Август показал мне изрядный запас вкусностей в двух отделениях, для еды и для напитков.

Потом он надавил кулаком на определенное место на ковре, в углу упомянутого пространства, и рассказал, что люк размером примерно шестнадцать на шестнадцать дюймов был аккуратно вырезан в полу и вставлен обратно. Под его рукой одна сторона люка поднялась настолько, что он смог запустить в образовавшуюся щель пальцы. Подхватив таким образом крышку (ковер был прибит к ней гвоздями), он откинул ее, и я увидел, что ход ведет в задний трюм. Затем Август фосфорной спичкой зажег тонкую свечу и, поставив ее в закопченную лампу, стал спускаться в люк, пригласив следовать за ним, что я и сделал. После этого он закрыл люк, взявшись за специально вбитый с нижней стороны гвоздик — ковер, естественно, встал на место, скрыв все следы отверстия.

Свеча давала такой слабый свет, что мне приходилось с огромным трудом пробираться на ощупь через кладь, среди которой я оказался. Но постепенно глаза привыкли к темноте, и я, держась за куртку своего товарища, пошел дальше проворнее. В конце концов, после петляния по бесконечным узким коридорам, он вывел меня к обшитому железом ящику из тех, которые иногда используют для хранения фаянса. При высоте почти в четыре фута и длине в добрых шесть футов ящик был чрезвычайно узок. На нем стояли две большие пустые бочки из-под ворвани, а на них до палубы каюты кипой громоздились сложенные друг на друга соломенные циновки. Вокруг все было заставлено всевозможной корабельной утварью, до самого потолка возвышались горы ящиков, корзин и тюков, и, казалось, лишь каким-то чудом нам удалось пробраться сюда. Потом я узнал, что Август специально организовал здесь такой беспорядок, чтобы мне было там безопаснее, причем соорудил он все это с одним лишь помощником, человеком, который в плавание не шел.