всех подписантов стали увольнять, меня тоже. Я тогда работал в ФизМат школе при МГУ. Ак. Колмогоров добился, чтобы меня до июня не трогали, чтоб я довел свои классы до лета (а хотели выгнать уже в марте). Затем я уволился «по собственному».

Казалось лет пять назад, – замечает Самойлов, – что Солженицын вновь открыл в литературе нравственность. Но его нравственность – разобщение. В разобщении нет поэзии. Поэтому фельетонное начало начинает преобладать в Солженицыне.

Он ближе к Солоухину, чем казалось раньше, а Солоухин – российский вариант китайского мировоззрения.

Солоухин и «русситы» – жажда общинного эгалитаризма (с барином, впрочем). Община невозможна без барина (Д. Самойлов. Памятные записки. Т. 2. С. 34–37).

Это, – рассказывает Дмитрий Быков, – был замечательный фестиваль, последнее яркое событие советской оттепели, последняя симфония физиков и лириков, дискутировавших, выступавших и выпивавших в кафе «Под интегралом». Это было общение старших шестидесятников с новым поколением, уступавшим им, вероятно, по части оригинальности и выразительности (все-таки стояли на плечах гигантов, да и опыт у них был не столь яркий – не воевали, не пожили толком при диктатуре, детьми застали XX съезд), но зато и более бескомпромиссным, свободным от множества иллюзий. Этому поколению предстояло стать очередным «потерянным» – почти никто не успел реализоваться легально, одни уезжали, другие спивались. Новосибирск гудел. Реакция подоспела стремительно – именно после этого фестиваля у Галича, которого до той поры терпели, начались самые серьезные неприятности во всей бардовской среде. ломились, при всем уважении к прочим, на Галича, чей сольный концерт – единственный легальный за всю советскую жизнь – стал в результате основным событием всего фестиваля (Д. Быков. Булат Окуджава. С. 550–551).

После окончания заключительного концерта жюри назвало тройку лучших бардов фестиваля. Несмотря на запрет обкома, Гран-при был присужден Галичу. Второе место занял Кукин, третье – Дольский.

На закрытии, перед вручением призов, все барды вышли на сцену и хором спели знаменитую «Бригантину» на стихи Павла Когана, погибшего в 1942 году: «В флибустьерском дальнем синем море / Бригантина поднимает паруса» (М. Аронов. Александр Галич. С. 279).

был организован без ведома партийных, советских и комсомольских органов .

В большинстве своем выступления на концертах и на дискуссиях носили явно тенденциозный характер, были проникнуты духом безыдейности, аполитичности, клеветы на советскую действительность. Об этом свидетельствует репертуар А. Галича, который содержал такие песни, как «Памяти Б. Л. Пастернака», «Баллада о прибавочной стоимости», «Ошибка», «Песня про генеральскую дочь», «Закон природы», «Про товарища Парамонову» и другие. Жанр их, по определению самого автора, – «жанр пародийной песни», идейная направленность – «шагать не в ногу», их герои, как правило, руководящие работники, которых автор рисует лишь в черных тонах.

В песне «Памяти Б. Л. Пастернака» звучат озлобленность и угроза: «Мы поименно вспомним всех, кто руку поднимал».

В песенном цикле «Об Александрах» Галич откровенно издевается и над интернациональной политикой нашего государства, высмеивая помощь Советского Союза народам Африки.

Информируя ЦК КПСС о сборище в Академгородке Новосибирска, ЦК ВЛКСМ считает, что тенденции в развитии так называемого «движения бардов» заслуживают внимания соответствующих государственных и общественных органов (Аппарат ЦК КПСС и культура. 1965–1972. С. 470–474).

обратил внимание руководителей союзов писателей, композиторов, кинематографистов и Всероссийского театрального общества (т. т. Федина, Хренникова, Кулиджанова, Царева) на необходимость установления строгого контроля за содержанием публичных выступлений членов союзов. В творческих организациях было обсуждено поведение лиц, допустивших безответственные выступления с неутвержденным репертуаром (цит. по: А. Богданова. С. 131).