Теперь только до д’Артаньяна дошло, что он оказался втюремной камере, вовсе не походившей на представления гасконца о даннойразновидности жилых помещений, где люди, за редчайшими исключениями, необосновываются добровольно. Он полагал, что всякая тюрьма – это расположеннаяниже уровня земли темная яма с охапкой гнилой соломы, кишащая пауками, крысамии прочими издержками шестого дня творения, а каждого, оказавшегося в камере,немедленно приковывают к стене тяжеленной цепью.

Действительность оказалась все же несколько пригляднее:цепей нигде не было видно, в зарешеченное окошечко, пусть и находившееся навысоте в полтора человеческих роста, скуповато проникал солнечный свет, камерабыла выложена тесаным камнем, как парижская мостовая, а вместо кучи соломыимелась широкая лежанка. Из мебели имелись еще стол и скамейка, а также лоханьнепонятного назначения, источавшая отвратительный запах.

Не ведая того, д’Артаньян повел себя так, как множество егопредшественников: обошел камеру, обследовав с неистребимым любопытством новичкаабсолютно все, что только можно было осмотреть и потрогать (за исключением,понятно, мерзкой лохани), добросовестно попытался допрыгнуть до зарешеченногоокошечка (ничуть в том не преуспев), и в конце концов уселся на лежанку,охваченный крайне неприятным и тягостным чувством вольного доселе человека, чьясвобода вдруг оказалась стеснена в четырех стенах независимо от его желаний.Только теперь до нашего героя дошло, что он всецело зависит от своихтюремщиков, которые могут принести еду, а могут и забыть, вообще отопрут дверь,когда им только заблагорассудится.

Он попытался было утешить себя напоминанием, что в подобномположении оказывались не просто благородные особы, а коронованные, норассуждения эти были хороши тогда лишь, когда человек философствует надбиографической книгой, пребывая на свободе. Когда же усядешься на жесткихнеструганых досках тюремной лежанки, не обремененной не то что подобием постели,но даже и пресловутой соломой, мысль о предшественниках, пусть и коронованных,не придает душевного спокойствия…

Откуда-то из угла выскочила жирная крыса, проворно пересекламощеный пол по диагонали и уселась в двух шагах от д’Артаньяна столь непринужденно,будто фамильярно набивалась в друзья. Гасконец шикнул на нее, топнувботфортом, – и крыса, оскорбленная в лучших чувствах, не спеша поплеласьназад в угол, выражая всем своим видом удрученность оттого, что ее обществомтак решительно пренебрегали.

От яростного отчаяния у д’Артаньяна родилась было блестящаяидея – схватить скамейку и дубасить ею в дверь, чтобы явились тюремщики ивнесли в его жизнь хоть какую-то определенность. Однако здешние архитекторы,должно быть, давным-давно предусмотрели такие побуждения у своих постояльцев иприняли соответствующие меры: и скамейка, и стол оказались намертво прикрепленык полу с помощью ржавых железных скоб и барочных гвоздей. Одна лишь непонятнаялохань годилась в качестве стенобитного орудия, поскольку стояла свободно, новзять ее в руки было выше сил гасконца.

Он встрепенулся, заслышав, как прежние звуки повторились вобратной последовательности: сначала с хрустом повернулся ключ в замке, потомзаскрежетал отпираемый засов и, наконец, с пронзительным скрипом распахнуласьдверь.

Первыми в камеру вошли два стражника с алебардами и занялиместа по обе стороны стола. Следом появился обтрепанный писец, вмиг разложившийна столе бумаги и утвердивший на нем огромную медную чернильницу. Когда всеприготовления были закончены, в камеру с величественным видом небожителя вошелпожилой полицейский комиссар в черной судейской мантии, с бесцветными глазами ичерепашьей шеей, предосудительно торчавшей из черного засаленного воротника.Усевшись за стол напротив д’Артаньяна, он огляделся со столь подозрительным иунылым видом, словно полагал решительно всех вокруг, в том числе своего писца истражников, закоснелыми злодеями, скрывавшимися от кары исключительно благодарясвоей недюжинной пронырливости.

– Ваше имя и звание, – произнес он невыразительнымголосом, напоминавшим шуршание шерстяной ткани.

– Шарль де Батц д’Артаньян де Кастельмор, дворянин изБеарна, – ответил д’Артаньян с разозлившей его покорностью.

– Занятие?

– Кадет второго батальона роты рейтаров Королевского Дома, –ответил д’Артаньян, с грустью констатировав, что эти слова не произвели накомиссара никакого впечатления.

– Имеете ли образование?

– Домашнее, пожалуй что, – сказал д’Артаньянчистую правду, уже немного овладев собой. – Но и оно, по чести признаться,осталось незавершенным. Увы, мой домашний учитель, как ни бился, не смогдобиться того, чтобы его усилия вошли в гармонию с моей натурой и своеобразиемума. Когда его видели последний раз, он с изменившимся лицом бежал к пруду – апруды, надо вам знать, сударь, у нас в Гаскони глубокие, иные даже с водяными…С тех пор беднягу в наших краях не наблюдали…

– Ваши местные власти были поставлены в известность обисчезновении данного господина? – с каменным лицом спросил комиссар.

Д’Артаньян, сбившийся с мысли, удивленно уставился на него,но вскоре вынужден был признать, что г-н полицейский комиссар не отвечаетшуткой на шутку, а спрашивает вполне серьезно. Растерянно помотал головой:

– Вроде бы нет, не помню…

– Напрасно, – сухо сказал комиссар. – Овнезапном исчезновении лица, имеющего постоянное проживание в данной местности,следует, согласно предписаниям, немедленно заявлять властям… Итак… Вашпарижский адрес?

– Предместье Сен-Жермен, улица Старой Голубятни,меблированные комнаты Бриквиля под номером восемнадцать.

– Женаты или холосты?

– Холост.

– Вероисповедание?

– Католическое.

Писец, склонив голову к левому плечу и высунув от усердиякончик языка, скрипел скверно очиненным пером, которое запиналось и брызгалоему на рукав, и без того покрытый засохшими пятнами чернил.

Воспользовавшись паузой, д’Артаньян, наконец, решился испросил довольно-таки негодующе:

– Соблаговолите объяснить, сударь, на каком основаниименя сюда засадили и в чем, собственно говоря, обвиняют!

– В злоумышленном нарушении одного из положенийНантского эдикта, – преспокойно ответил комиссар, не выказав никакогораздражения. – То есть в том, что вы с заранее обдуманным намерениемвызвали на дуэль сразу двух дворян…

Д’Артаньян мгновенно воспрянул духом: как-никак речь зашла овещах, которые любой дворянин, живший в то беспокойное время, знал назубок…

– Нет уж, сударь, позвольте! – решительно прервалд’Артаньян. – Не знаю, насколько вы сведущи в таких делах, но я-то, я,честное слово, могу вас поучить! Дуэль – это заранее подготовленный поединок,когда один вызывает другого, назначает время, место, оружие, уточняет насчетсекундантов… В моем же случае имела место несомненная встреча. То естьнепредвиденная, вовсе не готовившаяся заранее стычка. С тех пор, как стоит мир,не было такого, чтобы осуждали дворян, попавшихся на встрече!