– Этим я буду заниматься, – прервал ее Сергей. – Мама пусть с Клавдией Карповной попрощается, а мы с вами выйдем на улицу и поговорим. Расскажете мне, баба Шура, что к чему и сколько я вам должен за хлопоты.

– Ишь, сын какой у тебя вырос, – с заискивающе-уважительными интонациями произнесла баба Шура. – Наскрозь сразу увидал! И верно, я хлопотала – обмыть там покойницу, насчет гроба тоже. И помянуть ведь надо, чай, не собака померла. А Клавдия все, помню, Тоньку-то ругала, что без мужа тебя родила… Ну, пойдем, парень, пойдем, – торопливо добавила она. – Все расскажу, а как же! Нам чужого не надо, да лишнего у нас тоже ведь не водится.

Антонина Константиновна подошла к гробу, наклонилась над покойницей. Лицо ее осветилось огоньком тоненькой свечки, вставленной в руки Клавдии Карповны, и на лице проступила такая тихая, никакого к себе внимания не требующая печаль, что Аня чуть не заплакала. Впервые с той минуты, когда они вошли в этот дом, она почувствовала не страх, не неловкость от того, что здесь выясняют отношения какие-то ко всему привычные люди, – она почувствовала то, что и было на самом деле: чужую жизнь, прошедшую без радости и отлетевшую без сожаления…

– Анюта. – Сергей не вышел сразу вслед за бабой Шурой, а подошел к Ане, обнял ее, и она сразу же прижалась щекой к его груди. – Ты прости меня, что так все… Сейчас я тебя на другую половину отведу, побудь там, хорошо? Не надо тебе здесь. Я потом тоже туда приду.

Во вторую половину дома Сергей провел ее через сени. Но когда Аня оказалась в небольшой, чисто прибранной комнатке, то увидела, что отсюда есть другой выход: на веранду, на высокое крылечко – и прямо в сад. Яблочный дух был настоян здесь так крепко, что от этого, несмотря ни на что, становилось спокойнее на сердце.

Аня вышла на веранду. Яблоки были рассыпаны по полу – это была крупная желтая антоновка. Она спустилась с крыльца, села на нижнюю ступеньку. Ветер то ли утих совсем, то ли запутался между деревьями огромного сада. Аня смотрела на деревья – на некоторых еще висели одинокие мокрые яблоки, вдыхала запах опавших листьев и сырой земли и ждала Сергея.

Он появился минут через пятнадцать, когда она совсем по нему истосковалась.

– Прости, Анюта, – повторил он, садясь рядом на ступеньку. – Не ожидал я от себя такого эгоизма.

– Эгоизма? – удивилась Аня.

– Конечно. Мне так хотелось с тобой не расставаться, что о тебе самой я совсем не подумал. Только о себе.

– Тебе и так о многом приходится думать, – сказала Аня. – Все у тебя спрашивают, что им делать, и получается, что ты всем должен отвечать.

– Разве? – Теперь удивился он. – Что-то я не замечал к себе очереди из желающих получить полезный совет.

– Они без очереди, – улыбнулась Аня и неожиданно для себя добавила: – Ты очень взрослый, Сережа.

Он помолчал, потом спросил, глядя не на нее, а куда-то вперед, в даль сада:

– Ты этого боишься?

– Нет.

Она ожидала, что он ее поцелует, но Сергей поднялся со ступеньки и сказал:

– Побудь здесь до вечера, ладно? Поспи, ты же рано встала. По саду погуляй. Пока похороны, поминки… Не думаю, что тебе надо при этом присутствовать, и так ты уже… Я постараюсь поскорее.

Аня и сама не хотела присутствовать на похоронах и поминках, но она так скучала без него, что готова была и на это. Но он ведь не позвал ее с собой, а сама она постеснялась ему об этом сказать.

– Я пока яблок поем, – вздохнула она.

– И яблок тоже, – кивнул Сергей. – И я там еще принес… Картошку в шали. Все на столе, поешь обязательно.

Спать она не стала, а в саду действительно погуляла – долго, пока не замерзла. Она видела, как с другой стороны дома вынесли гроб, как по улице пошла за деревню нестройная и не очень большая толпа… Аня чувствовала не горе – она совсем ведь не знала эту старушку Клавдию Карповну, – а тоскливое одиночество без Сергея.

Деревьев в саду было так много, что опавшие с них листья устилали землю сплошным покровом. Иногда, от коротких порывов ветра, этот покров нарушался: отдельные листочки отрывались от него, но не взлетали, а только приподнимались, и тогда казалось, что из-под них выглядывают маленькие живые существа и с любопытством смотрят вслед Ане.

Аня поела картошку, которая каким-то удивительным образом еще не остыла в кастрюльке, и яблок тоже поела. Вообще-то она не любила антоновку, которая казалась ей кислой, но сейчас ела одно яблоко за другим. И ничего в них кислого не было – это были прекрасные, самые вкусные на свете яблоки, и сок от них сладко тек по Аниным губам.

А потом она все-таки устала. Это было очень странно, потому что она ничего ведь не делала. Но устала от ожидания, она это понимала, и, чтобы время пошло поскорее, прилегла на кровать, стоящую в углу комнаты. Это оказалась даже не кровать, а широкий дощатый топчан, покрытый для мягкости двумя ватными одеялами и для красоты – пестрым грязноватым ковриком. Цветастая подушка, которую Аня подсунула себе под голову, была сбита в твердый комок, да и вся эта постель казалась неудобной, и непонятно было, кто и зачем спал много лет на неудобной постели.

Аня лежала, прикрыв глаза и прислушиваясь к голосам, доносившимся со второй половины дома. Она пыталась различить голос Сергея, но он не слышался совсем, а слышались только крикливые, какие-то неестественные причитания, потом начались просто крики, похожие на ругань, потом послышалась песня. Песню тянули вразброд, но один женский голос был чистый и высокий, он-то и вел долгую, печальную мелодию. И под этот одинокий голос Аня уснула.

Она проснулась оттого, что Сергей обнял ее и поцеловал в краешек губ.

– У тебя губы антоновкой пахнут, – шепнул он в темноте. Оказывается, пока Аня спала, уже наступил вечер, а может быть, даже ночь. – Яблочным соком. Анюта, любимая моя…

Сергей впервые вслух сказал те слова, которые были написаны на колечке, и сказал так, что Аня почувствовала, как мгновенно улетают остатки ее сна. Правда, она и во сне тоже видела Сергея, но наяву он все равно был лучше – когда целовал ее лицо, и гладил щеки твердыми ладонями, и обнимал ее, прижимая к себе.

Он лежал рядом с нею на топчане, и Ане уже не казалось, что топчан жесткий. Она всегда забывала обо всех приметах внешнего мира, когда Сергей оказывался рядом, – о дожде, о снеге, о солнце… Он был и дождь, и снег, и солнце; все это не могло быть заметно и не могло иметь никакого значения, когда он был рядом.

– Анюта, я тебя люблю, – проговорил он прямо ей в губы. – Ты поверь мне и не бойся.

Она не поняла, чего могла бы бояться, потому что ничего с ним не боялась и верила ему во всем. Но когда он осторожно коснулся рукой подола ее юбки и приподнял этот подол, Аня не то чтобы испугалась, а как-то немножко растерялась. Она не знала, что должна делать, чтобы все получилось так, как он хочет. Но если не делать совсем ничего, то это ведь, наверное, тоже не будет так, как надо?