— Сам такой!

— Вот и поговорили, — Володя хохотнул.

Маляренко прищурился. Этот парень ему понравился. Несмотря на полную жопу, в которой он находился, пленник не скулил, не просил пощады, а держался спокойно и даже нагловато.

— Ты ведь все уже понял, так?

— Ага, — парень сплюнул. — Машка.

— Кинула тебя. Почему и для чего — пока не знаю. Буду рад, если ты на эту тему своими мыслями поделишься. Ее, похоже, в оборот наш хлопец взял, и я хочу знать, что от нее можно ожидать.

Володя скривился:

— Поделюсь.

— Ты сдал своих, она сдала тебя. А в целом идея-то была неплоха… Если бы не Маша, то мы бы, повизгивая от благодарности, вашу сладкую парочку с распростертыми объятиями приняли. Твой план?

Романов надулся от гордости:

— А то! А почему Машка так со мной поступила… спроси у нее сам. Я не знаю. Три раза женат был, и знаешь, что я тебе скажу, — этих баб хрен поймешь.

— В курсе уже. Рассказывай. Что, как, где? — Усмешку смело с лица, и Иван, припомнив уроки Ермакова, подался вперед. — Учти, я ложь чую.

Маляренко слушал подробнейший, изобилующий деталями доклад и все больше мрачнел. Ставя себя на место собеседника, Иван совсем не был уверен в том, что он смог бы выжить.

— Ладно, с «торпедами» ясно — заборзели и стали опасны. А «бомжи»-то тебе чем не угодили?

— Вот такой я злодей. Ничего не попишешь. А «бомжи»… знаете, сударь, — не те это люди.

Лицо у пленника на миг стало странно отрешенным.

«Хотя… если подкормить да женщин им найти… то… все может быть».

— Нет, не те. А еще него интересного про меня сообщили? — Романов встряхнулся и ожил. В вопросе сквозила ирония.

«Светская беседа, мля. И на психа он вовсе не похож».

Ваня учтиво наклонил голову:

— Ну что вы, сударь. Право слово — боле ничего интересного.

Володя лишь кивнул. Перед ним был человек одного с ним воспитания. Из одного круга. Не имущественного, а духовного. Они понимали друг друга с полуслова.

— Впрочем, — продолжал, притворно вздыхая, Маляренко, — это ничего в наших взаимоотношениях не меняет. Идея напасть на нас была вашей, сударь, и вы сами в этом мне признались.

— Увы и ах! — подхватил игру Романов. — Весьма сожалею.

— Боюсь, что этого совершенно недостаточно. Жаль. Очень жаль с вами так скоро расставаться.

Иван поднялся на ноги, поднял дубинку и уже абсолютно серьезным тоном продолжил:

— Ну что, давай прощаться. Ты рассказал все, что мог, и больше ты мне не нужен. Извини.

— Без вариантов? Могу я попробовать предложить еще что-нибудь?

— Например?

— Я знаю, где мы.

Эти простые четыре слова ударили Ивана по голове похлеще кувалды. Земля поплыла под ногами, которые разом стали ватными.

«Не врет, сученыш!»

Маляренко поверил сразу. Слишком умным был его собеседник, чтобы врать на эту тему.

Володя тоже лишний раз убедился в уме этого безымянного мужика. Тот поверил сразу и без оговорок. Он не стал грозить карами и предупреждать об ответственности. Они оба уже все просчитали и оба знали, что Володе некуда деваться с этой подводной лодки. А единственная надежда на спасение — вот она, с дубиной, напротив сидит.

— В общину идешь как равный, про Машку — забудь. Бабу тебе, какую-никакую, найдём. Все непонятки с местным населением беру на себя. Даю слово. — Иван споро распутывал узлы. — Рассказывай.

Романов застонал — развязанные руки затекли и сильно болели.

— Нет. Не расскажу. Покажу. Иначе ты не поверишь. Это недалеко. На машине за пару часов обернемся. Ты слово дал. Так?

— Да. — Иван пожал протянутую Владимиром руку.

На следующее утро Иван никуда не поехал — все тело ломило, и страшно болели все синяки и ссадины. Охающая Алина притащила к палатку вождя, и тот настоятельно, с матом, с шутками-прибаутками и поднесенным к носу Вани кулаком, попросил того не рыпаться, а смирно полежать денек-другой. К тому, что новенький житель поселка знает, где они оказались, Николай отнесся совершенно равнодушно, пожав плечами и заявив, что это все равно ничего не изменит. На недоуменные взгляды четы Маляренко он пояснил, что если бы там была «калиточка», то, скорее всего, Володи они бы не увидели. А тратить драгоценный бензин для краеведческих поездок — тупость. И вообще, он этому козлу ни хрена не верит. После чего, сославшись на кучу дел и предупредив «чтоб никому ни гу-гу», вождь усвистал восвояси, оставив друга валяться в палатке и скучать.

Следующим посетителем оказался Романов. Вежливо поздоровавшись с Алиной, он уселся на пороге палатки и просветил Ивана насчет того, что босс категорически отказался выделять бензин на поездку, так что придется идти пешком. Постепенно разговорившись на разные отвлеченные темы, мужчины не заметили, как наступило время обеда. Володя оказался удивительно интересным собеседником и прекрасным рассказчиком. Истории из своей жизни он преподносил с таким юмором, что Алина звонко хохотала, да и Иван тоже, случалось, ржал. Да так, что ребра начинали болеть еще сильнее. Потом на шум притопал вечно хмурый и недовольный Звонарев и отправил юмориста копать глину, а Алину — на кухню. К вечеру в палатку заглянул неимоверно довольный жизнью Юрка-длинный и, захлебываясь в эмоциях, долго и косноязычно благодарил «командира» за «таааакую девчонку». Следом, с круглыми глазами, в палатку вернулась Алина и сообщила, что первая, всеми признанная, красавица и, по совместительству, «первая леди» Оля ходит совершенно подавленная. А все потому, что Юрка, наконец, вернулся и привел с собой Машу. И что на ее фоне Оля выглядит серой уточкой. А Машка увидала живого и здорового Владимира и ударилась в панику со слезами. И еще… И вот… А потом…

На этом долгий день закончился, и Ваня заснул.

А ночью пошел дождь. Мелкий и жутко холодный. Небо разом затянуло свинцово-серой пеленой. Где-то на горизонте полыхали молнии, и едва слышно гремел гром.

Зима была уже близко.

Наступившая зима Ивану понравилась. Ну как «понравилась»… Ну как «зима»… ожидал он, конечно, худшего — метелей, голода, холода и полноценной зимовки с синими носами вокруг печки-буржуйки. А получалось пока что все довольно мило. Две недели легких дождиков, прохладный ветерок и однажды ранним утром — пар изо рта. В остальном это была обычная ранняя осень по меркам средней полосы. Звонарев только довольно крякал, глядя на очччень медленно тающую поленницу, — печку топили раз пять, не больше.