— Ешь.

Есть… зачем? Как?.. От пищи нет толку. Нужно сделать что-то, чтобы восстановить, вернуть… Надеть платье… Прикрыть срамные места… Напасть… Сбежать…

Она приняла миску, положила в рот ложку пищи и механически начала жевать. Пауль отвернулся к карте. Что я наделала? — думала Аланис. Что же я натворила? Ради чего?.. Она ела. Это было простое, привычное действие. Съедобное вещество ложка за ложкой перемещалось внутрь желудка…

Вопрос Пауля застал ее врасплох:

— Что ты думаешь о Галларде Альмера?

Она не думала ни о Галларде, ни о себе, ни о чем.

— Простите?

— Твой дядя — Галлард Альмера. Что о нем думаешь?

Мой дядя. Человек, убивший отца и брата. Пославший за мною… этих. Вот теперь она подумала кое-что.

— Мерзавец. Гад.

— Что еще?

Вдруг она спохватилась: ведь Пауль служит Галларду! Затараторила с ужасом, какого не знала никогда прежде:

— Виновата, командир. Неверно подобрала слова. Галлард — твердый духом и благочестивый человек.

Пауль оскалил зубы:

— Еще какой. Думаешь: на чьей он стороне?

Удивление было столь сильно, что перекрыло страх. Дядя — третья сторона?! Бригада служит Кукловоду, и это — не Галлард?!

В чем она всегда уступала Эрвину — в умении думать быстро. Он за секунду бы понял, как лучше ответить. Но ее мысли двигались слишком медленно. После пугающе долгой паузы она сказала:

— Не на вашей.

— Почему?

Потому, что… я хочу увидеть, как вы с ним убиваете друг друга!

— Эрвин знает, кто ограбил усыпальницу. Он раздует это в огромный скандал. Всех союзников Кукловода назовут еретиками и идовыми слугами. Галларду не нужно такое пятно.

— А как убедить его пойти за нас?

— Никак, — срезала Аланис. Слишком быстро.

Пауль облизал губы — мерзко, по-звериному.

— Ты еще можешь передумать.

Холодный пот прошел по спине. Тьма, как же глупо! Конечно, дядя прежде был в сговоре с Куловодом — они же вместе сжигали Эвергард! Если так, почему им не объединиться снова?..

— Ситуация сильно изменилась. Во времена Эвергарда, Адриан покрывал еретиков… то есть, ну… вашего лорда. А теперь и Корона, и Палата настроены против вас. Галларду нет смысла лезть под удар.

— Но его можно убедить. По глазам твоим вижу.

Неясно, что он увидел в глазах, кроме отчаяния и ужаса.

— Наверное, способ есть, но… я потеряла много крови, командир, я слаба и больна…

— И бесполезна. Не люблю бесполезных вещей. Если не годишься для бесед, найду другое применение.

Отдайте меня Галларду, — мелькнуло у Аланис. Отрежьте оставшиеся пальцы… и уши, и груди. Отдайте в таком виде, и дядя — ваш друг навеки.

— Да, я знаю способ! Сейчас скажу!

— И какой же?

Вот теперь она не уступила Эрвину в скорости мысли:

— Вы умеете управлять Предметами. Научите Галларда.

— Почему это должно помочь?

— Он грезит божественной мощью. Спит и видит себя дланью божьей. Мечтает стать новым Праотцом. Дайте ему власть над Перстами, а еще добавьте, что он — избранный. Скажите: только величайшие из великих, как вы и он, способны говорить с Предметами.

По лицу Пауля нельзя было понять, понравился ли совет, однако Аланис получила награду. Когда она доела, Пауль сказал:

— Ступай в каюту капитана, там и сиди. Возьми его одежду.

— Благодарю вас…

Аланис подобрала сумочку и платье. Одеться было невозможно: платье стало ворохом тряпья. Она прикрылась кое-как и перебежала в соседнюю каюту. Закрыла за собою дверь, надела огромную рубаху капитана, упала на койку.

Что же я натворила?.. Зачем?..

Горло сдавило, она хотела разрыдаться, но не могла. Неоткуда взяться слезам: запас презрения к себе и так уже исчерпан. Она все еще чувствовала на себе мужскую руку. Палец не успел сделать худшего — это в равной степени и счастье, и кошмар. Если б он изнасиловал ее, Аланис перестала бы существовать. Ее бы попросту не было.

К счастью, самая страшная дверь осталась закрытой… Однако Пауль теперь знает эту дверь. Ей есть чего бояться, а ему — чем угрожать. Отныне Аланис сделает все, что бы он ни приказал.

Зачем же я пошла на это?..

Она накрылась подушкой, долго беззвучно выла, зажав себе рот. Потом встала и выглянула в окно, и открывшийся вид подарил ей долю покоя.

Быстрое течение Ханая выносило лодку в открытое море. Вода так и бурлила у многочисленных скал, раскиданных вдоль берега. Капитан сказал: мы утонем, не дойдя до Надежды. Если так случится, то она не достигнет своей цели… Зато утонет и Пауль, и Палец, и вся бригада. Этого хватит, чтобы умереть счастливой!

Похоже, мысли о морской пучине посетили не ее одну. С палубы донеслись голоса. Матросы пытались спорить — вернее, умолять Бурого развернуть корабль. Бурый что-то сказал. Раздался крик боли, а когда он угас — все споры затихли. Но быстрые шаги протопали по юту, и что-то мелькнуло прямо перед окном, громко плюхнуло в воду. Матрос вынырнул и поплыл к берегу, отчаянно работая руками. Течение тем временем несло корабль в море.

Раздался приказ, кто-то взвел арбалет. Выстрелил — и промазал, болт взбил фонтан в футе от матроса. А тот нырнул и пропал из виду.

Аланис услышала, как открылось соседнее окно. Пауль высунулся, держась за раму, повел рукой, поймал тень, едва заметную сквозь толщу воды. Резкий посвист рассек воздух, будто кто-то ударил кнутом. Вода над матросом забурлила, множество пузырьков выпрыгнули на поверхность. Пузырьки… воздух… похоже, выстрел разорвал жертве легкие вместе с диафрагмой и грудиной.

Это была жуткая смерть, но в голове герцогини мелькнуло: что, если и мне?..

Но нет. Никакого смысла — погибать одной. А кроме того, ее ведь не отпустят даже мертвой. Прыгнут следом, вытащат на палубу… накажут.

Аланис открыла сумочку, вынула пудреницу, щелкнула крышкой. В зеркальце на внутренней стороне увидела свое отражение. Аланис сделала глубокий вдох и сказала себе:

— Нельзя ни свернуть, ни возвратиться. Я пройду этот путь до конца. Только так.

1 июня 1775 г. от Сошествия

Фаунтерра, дворец Пера и Меча

Святая архиматерь Эллина въехала в кабинет герцога на кресле-каталке. Возраст настолько иссушил тело первосвященницы, что оно полностью терялось среди складок парадной ризы. В кресле располагался ворох золоченой парчи — и крохотное морщинистое личико сверху. На губах цвела блаженная и пустая улыбка младенца. Кресло толкала монашка богатырского сложения, а рядом с нею шла худая женщина в черной мантии ульянинского ордена — мать Корделия.