— Да, чаю было бы неплохо, — ответил скрипучий голос. — Только зеленого. Поверьте мне, с такой едой зеленый чай — намного лучше.

— Кто это? — спросил я Матвея Петровича.

— Бывший посланник в Египте Макаров-Смирнитский. А тот, рыжий, торгует зерном. Прикускин его фамилия. Смешная!

Вошел третий лакей, вероятно, дежуривший под дверью. Он поставил перед нами чайник крепкого черного чаю и блюдце с сахаром.

— И мне, братец, принеси чайник зеленого, — сказал Скрипучий.

Наконец все чарки были расставлены по своим местам, Библию сложили и унесли. Чарка стояла и перед толстяком.

— Возьмите чаши, — приказал он. И после того, как его приказание было исполнено, произнес: — Воззрим свет божественный!

И тут же свет погас. В темноте я спросил:

— А что делать-то?

— Пейте, — ответил мне голос Чепурнина. — Если не боитесь.

Я поднес чарку к губам и отпил глоток. Это было терпкое французское бордо. Я отпил еще и услышал, как что-то тихонько сдвинулось в моем бокале. Пользуясь тем, что меня никто не видит в темноте, я запустил пальцы в бокал и вытащил какой-то кругляш.

— Все выпили? — спросил председатель.

— Да… да… — послышались голоса.

— Пора! — отозвался толстяк. И свет снова зажегся.

— Эх, черт! — сказал Патрикеев, увидев в моей руке серебряный рубль. — Везет новичкам!

— Что это? — спросил я.

Но толстяк приложил пальцы к губам.

— Рановато вам еще знать, — ответил он. — В первый раз, а уже хотите все секреты выведать. — Он обратился к Глафире: — Что мадемуазель, страшно?

— Нет, — ответила Глаша. — Но в темноте было… жутковато.

Она тихо рассмеялась и передернула плечами. Патрикеев налил себе чаю и чуть не залпом выпил всю чашку.

— Эх, хорошо! — сказал он и вдруг повалился на стол.

Мгновение все сидели в оцепенении. Я смотрел на лицо Матвея Петровича, обращенное ко мне. Рот его был открыт, а из горла раздавался хрип. Еще мгновение, и глаза начали закатываться.

И тут Глаша закричала.

— Доктора! — крикнул я. — Срочно доктора! Отравили!

— Вы что, с ума сошли? — крикнул рыжий толстяку. Председатель развел руками.

— Что? Я ничего! Это не я! Я — вот. — Он указал пальцем на меня. — И только! Как обычно!

Горн опрокинул стул и, быстро подойдя, склонился над умирающим. Из-за его спины я увидел Глашу — она вцепилась в стол и побледнела как полотно. Глаша больше не кричала — она словно впала в транс и, не отрываясь, огромными глазами смотрела на Патрикеева.

Я быстро подошел к двери и схватил за лацкан лакея.

— На, — сунул я ему полицейский свисток, — беги на улицу и свисти три раза. Потом проводишь сюда. Пошел!

Лакей судорожно кивнул, не отрывая взгляда от грузного тела Патрикеева, содрогавшегося в резких конвульсиях, потом повернулся и побежал.

— Быстро! — крикнул Горн оставшимся лакеям. — Воронку и воды! Полведра! Быстро или он тоже умрет!

Лакеев как ветром сдуло.

— Боже! — вскрикнула Глаша.

— Что с ним? — спросил я у Горна.

Он посмотрел мне прямо в глаза:

— Похоже на отравление цианистым калием.

— Тем самым? — спросил я тихо.

Аптекарь пожал плечами. Я бросил взгляд на Чепурнина. Тот мял в пальцах горящую сигару и, не отрываясь, смотрел на Глашу. Перехватив мой взгляд, он вздрогнул и сказал:

— Надеюсь, это не серьезно?

Я не ответил. Прибежали два лакея, мигом утратившие свою важность и таинственность. Один принес воронку, а второй — цинковое ведро с водой. Горн взял чайник и вылил всю заварку в ведро. Попробовал пальцем, кивнул и велел помочь ему откинуть тело Патрикеева на спинку стула. Оттянув его голову назад, аптекарь приказал мне держать ее неподвижно и глубоко всунул в рот умирающему конец воронки:

— Лей помалу, когда скажу «стоп», останавливайся!

Лакей сначала не рассчитал и чуть не утопил купца, но после строгого окрика Горна приноровился лить тонкой струей. Вдруг Матвей Петрович забился всем телом.

— Наклоняй! — скомандовал Горн.

Мы перехватили тело купца и наклонили над столом. Его начало рвать прямо на скатерть мощной коричневой струей с комками пищи и непереварившейся лапши.

— Чашку! Чашку не трожь! — крикнул я лакею, который потянулся, чтобы отодвинуть серебряную чарку.

Наконец Патрикеева перестало рвать, и он закашлялся, но Горн был неумолим — купца снова запрокинули назад и начали через воронку заливать воду с чаем. Он слабо протестовал, но аптекарь велел продолжать — пока Патрикеева снова не вырвало. Только теперь Горн вытер его полотенцем, принесенным лакеем.

— Давайте отнесем его в мой кабинет, — услышал я сзади голос Веретенникова. Он посмотрел на меня. — Что тут произошло?

— Прошу всех оставаться на местах! — раздался новый голос. Это прибыл Захар Борисович вместе со своими людьми. В маленьком зале вдруг стало душно и тесно.

— Члену клуба плохо! — ответил Веретенников. — Мы должны перенести его и оказать помощь.

— Помощь уже оказана, — ответил я, — но согласен. Пусть прислуга перенесет Матвея Петровича. Главное, чтобы он выжил.

Архипов бросил на меня сердитый взгляд и погрозил пальцем:

— Предупреждал я вас! Чем отравили?

— Посмотрите вот тут, — указал я на серебряную чарку Патрикеева. — Скорее всего цианистый калий.

Горн упал на соседний стул. Сидевшая рядом Глаша, казалось, оцепенела. Чепурнин пытался прикурить погасшую сигару — руки у него дрожали. Остальные члены «секретного ужина» сгрудились у дальней стены и тревожно перешептывались, пока лакеи, покряхтывая, выносили Патрикеева.

— Вы из полиции, господа? — спросил толстый лесопромышленник. — Я хочу заявить…

— После, — отрезал Архипов. — Малышкин, возьми этот бокал и дуй с ним к доктору Зиновьеву. Скажи — пусть исследует на предмет цианистого калия. И аккуратно — не расплескай. Да! Сверни скатерть и тоже — на анализ!

— И чай в чайнике! — сказал я. Горн дернулся и недоумевающе посмотрел на меня. Человек Архипова открыл крышку чайника:

— Тут пусто.

— Все равно возьми, — скомандовал Архипов.

— Вы думаете… — пролепетал Горн, обращаясь ко мне.

Я пожал плечами. С одной стороны, меня впечатлила та уверенность, с какой Горн бросился спасать Патрикеева. С другой, я все время помнил, что один из этой троицы — убийца. Поскольку Патрикеева теперь можно было вычеркнуть из этого короткого списка, оставались двое. В темноте любой из них мог подсыпать яд Патрикееву — в вино или чай — не важно. И, конечно, вставал вопрос — что же именно делал Горн — спасал приятеля или старался довести начатое до конца. Спас ли он Матвея Петровича, или тот сам выбрался благодаря своему могучему организму. И выбрался ли? Доживет ли он до утра? Сможет ли перебороть яд?