— Я знаю. — Зоя кивнула.

— Ты останешься с бабушкой и дедушкой, но ненадолго.

— Да, они мне тоже говорят, что я еще поживу у них.

— Не сомневаюсь. — Он горько усмехнулся. — Бабушка и дедушка все тщательно продумывают.

— Мы можем выработать компромиссное решение — вмешалась Триш.

— Компромиссов не будет, — отрезал Дэнни.

— Со временем увидим, — отозвалась Триш. — Так будет лучше для Зои.

— Энцо! — позвала Зоя, заметив меня в ногах у Дэнни. Она сползла с его рук и, присев, обхватила меня за шею. — Здравствуй, Энцо.

Я удивился и обрадовался ее горячему приветствию, поэтому лизнул в нос.

Триш наклонилась к Дэнни.

— Ты, должно быть, соскучился по Еве, — прошептала она. — Но воспользоваться беззащитной пятнадцатилетней девочкой…

Дэнни резко выпрямился и отшатнулся от нее.

— Зоя, — позвал он дочь. — Мы с Энцо будем наблюдать за церемонией с другого места. Пошли, Энцо.

Нагнувшись, он поцеловал Зою в лоб, и мы двинулись наверх.

Зоя и Триш смотрели, как мы удаляемся. Мы прошли по окаймляющей холм дорожке, поднялись наверх, остановились поддеревьями, где на нас не падал дождь, и стали наблюдать за происходящим внизу. Сначала мужчина читал книгу. Потом все клали на гроб розы. После чего народ стал расходиться по машинам.

Вскоре остались лишь мы с Дэнни. Мы подождали, пока рабочие разберут навес. Затем явились другие рабочие с каким-то странным приспособлением, при помощи которого опустили гроб в могилу.

Мы все стояли под деревьями. Мы видели, как приехал небольшой «катерпиллер» и принялся засыпать гроб землей и грязью.

Мы опять ждали.

Когда возле могилы не осталось никого из собравшихся, мы спустились вниз. Мы стояли перед невысоким холмиком и плакали. Мы встали на колени, взяли по пригоршне грязной жидкой земли и ощутили ее. Последнее, что от нее оставалось. И мы все плакали и плакали.

Когда уже не могли больше плакать, мы наконец поднялись и пустились в обратный путь, домой.

На следующий день после похорон Евы я еле двигался. Тело словно одеревенело. Я даже стоять не мог, и Дэнни пришлось остаться дома, потому что обычно я поднимался утром вместе с ним и помогал готовить и доесть завтрак. К тому времени мне исполнилось восемь, я был всего на два года старше Зои, хотя чувствовал себя больше ее дядей, чем братом. По молодости лет я не ощущал наличие артрита в бедрах, но уже начинал понемногу от него страдать. Точнее, у меня обнаружился прогрессирующий артрит, вызванный дисплазией бедра. Состояние неприятное, да, но в каком-то смысле оно принесло мне облегчение — я мог сосредоточиться на своих проблемах, а не мучить себя постоянными мыслями о проблемах других, особенно о том, что Зоя находится в лапах «близнецов».

Еще в ранней молодости я понял — с моими бедрами не все в порядке. Первые месяцы жизни я провел в беготне и играх с Дэнни. У меня не было возможности сравнить себя с другими собаками. Став постарше, я начал посещать собачьи парки и сразу заметил свое отличие — я держал задние лапы вместе, что было явным признаком дефективности, хотя при ходьбе чувствовал себя так намного комфортнее. Меньше всего мне хотелось выглядеть неудачником, поэтому я учился ходить и бегать особым образом, чтобы скрыть дефект.

По мере взросления и одновременно изнашивания защитного хряща на кончиках костей, что свойственно всем хрящам, у меня начались боли. Со временем они становились острее, однако вместо того, чтобы пожаловаться на свое состояние, я продолжал его скрывать. Я, наверное, похож на Еву больше, чем сам готов признать, поскольку не доверяю медицине. Я изобрел несколько способов прятать свой изъян, всячески избегая врачей и диагноза, который вне всякого сомнения только ускорил мою кончину.

Как я уже упоминал, мне неизвестно, по какой причине Ева не доверяла медицине, исток же моего неприятия очевиден. Я был совсем маленьким щенком, не более двух недель от роду, когда старший по ферме в Спэнгле показал меня своему приятелю. Тот подержал меня на коленях, погладил и вдруг, обратив внимание на мои передние лапы, ощупал их.

— Давай отрежем? — предложил старший. — Я его подержу, а ты полоснешь.

— Анестезия нужна, Вилли, — отозвался приятель. — Позвал бы меня неделей раньше, тогда можно было резать без нее.

— Я не собираюсь транжирить деньги на собаку, док, — возразил старший. — Давай, режь.

Я не имел представления, о чем они толкуют. Потом старший крепко взял меня поперек живота, а его приятель, которого он называл «док», схватил мою переднюю лапу. Сверкнули ножницы, и мой коготь-отросток полетел на землю. Мой правый большой палец. В глазах сверкнули яркие круги, тело полоснула страшная боль — кошмарная, она раздирала все мое нутро. Хлынула кровь. Я дико завизжал. Забился в руках старшего по ферме, пытаясь освободиться, но он лишь сильнее сдавил меня, так, что я едва мог дышать. Затем док взял мою левую переднюю лапу и, ни секунды не колеблясь, отсек мой второй коготь-отросток. Чик — и нет. На этот раз мне больше запомнилась не боль, а звук. Чик. Такой громкий. Кровь хлестала как из кувшина, она залила всю землю вокруг ног старшего. От этой боли я затрясся и разом ослаб. Док помазал мне раны какой-то мазью, туго обмотал их бинтами и прошептал:

— Сволочь он, твой хозяин. Пожалел гроши на анестезию.

Поняли теперь, где кроется мое недоверие медицине и врачам? Нужно быть отпетым мерзавцем и крохобором, чтобы кромсать недельного щенка без анестезии только потому, что его хозяин отказывается платить гроши.

На следующий день после похорон Евы Дэнни отвел меня к ветеринару, тощему человечку, пахнущему сеном, в халате с бездонными карманами, набитыми лекарствами. Он ощупал мои лапы. В продолжение всей процедуры я старался не морщиться, но это у меня не всегда получалось, особенно когда ветеринар сильно надавливал на лапы. Он поставил мне диагноз, выписал противовоспалительное и сказал, что пока больше ничем помочь не может и что в будущем будет рад провести сложную и дорогостоящую операцию по замене моих дефектных костей искусственными.

Дэнни поблагодарил ветеринара и повез меня домой.

— У тебя дисплазия бедра, — сообщил он.

Будь у меня пальцы, я бы заткнул ими уши. Совал бы их внутрь, пока не лопнули барабанные перепонки. Я сделал бы что угодно, лишь бы не слышать слов Дэнни.

— Надо же. Дисплазия бедра, — повторил Дэнни и изумленно покачал головой.

Я мотнул мордой. «С постановкой такого диагноза, — подумал я, — мне и конец». Возможно, медленный, но, уж без сомнения, мучительный, существование от указателя до указателя, расставленных ветеринаром. Видимое станет неизбежным. Машина едет туда, куда ты смотришь. Какая уж там травма стала причиной неверия Евы в медицину, не знаю, но результат видел: она не смогла отвести глаза от цели, на которую другие назойливо упрашивали ее смотреть. Редкий человек способен, услышав властный голос окончательного диагноза, не принимать его и продолжать идти своим путем. Я вспомнил о Еве, о том, как быстро она упала в объятия смерти, как охотно окружавшие ее люди согласились с ее диагнозом. Я раздумывал о предсказании собственного финала, о своем будущем, наполненном страданиями и болью, которые, как многие верят, несет с собой смерть, и попытался отвернуться.