— А вот портрет несчастной Евы.

Ну что ж, она была недурна, отлично сложена, по-спортивному подтянута, но лицо грубоватое и слишком уж правильное. Какая-то Брунгильда из „Нибелунгов“ в провинциальном исполнении.

— Видите, какой была фрейлейн Ева.

— А я ее видел, — отвечаю я как можно равнодушнее.

— Когда? Где? Как это можно? Герр оберст шутит?

Выдержав паузу, во время которой Гофман смотрит на меня во все глаза, я говорю:

— В снарядной воронке возле бункера, у здания рейхсканцелярии.

Справедливость требовала бы сказать, что хотя у могущественнейшего фюрера Третьего рейха и не хватило бензину для того, чтобы сжечь по его завещанию тела его и его молодой жены, оба они оказались настолько обгоревшими, что невозможно было рассмотреть хоть какие-либо черты. Но пускаться в подробности я не стал, ибо о том, что тела эти были найдены, официально объявлено не было.

Кстати, должно быть, такая уж судьба фашистских диктаторов и их возлюбленных. Ведь совсем недавно туша итальянского дуче и дамы его сердца актрисочки Петачи, казненных партизанами, были повешены вверх ногами на всенародное обозрение у бензиновой колонки на одной из площадей Милана. Но об этом я тоже, разумеется, Гофману не сказал. Что мне его воспитывать! Он же, выслушав меня, заявил, кажется, с неподдельной грустью:

— Бедная Ева. Она все-таки была неплохой девушкой, и вкус у нее был: она сама фотографировала совсем неплохо. — И, адресуясь, вероятно, к моим классовым чувствам, добавил: — Она ведь дочь простого рабочего. Папаша Браун и сейчас работает на машиностроительном заводе. Может быть, вы не верите? Вот посмотрите.

Он протянул вырезку из американской солдатской газеты „Старз энд Страйпс“, что переводится на русский язык „Звезды и полосы“. Звезды и полосы американского флага. Там действительно было помещено интервью со старым Брауном. Он распространялся о том, что обе дочери его были хорошими, скромными девушками, заботливыми, трудолюбивыми. Надо же было случиться такому несчастью, что она приглянулась этому сумасшедшему Гитлеру… А за ней вторая выскочила замуж за генерала СС. Но старший зять — Гитлер успел перед смертью прихлопнуть младшего…

Ужас! И вот теперь он, Браун, на старости лет совсем один… Разве это достойная судьба для честного труженика?..

Уходим, оставив на столе магарыч — бутылку виски „Белая лошадь“ и увесистую банку свиной тушенки. Доктор искусствоведческих наук и профессор роется в негативах и делает вид, что не замечает»[116].

Ну, о том, чем занималась Ева Браун, подавляющее большинство немцев и представления не имело. Личная жизнь подруги фюрера была грамотно засекречена. А вот история с Бломбергом шума наделала.

Не меньший резонанс имела и история с генералом Фричем, командующим сухопутными войсками. Она была впрямую связана с отставкой Бломберга с поста военного министра и притязаниями Геринга на эту должность. Дело в том, что по табели о рангах наиболее вероятным кандидатом в военные министры стал главнокомандующий сухопутными войсками генерал-полковник Вернер фон Фрич. Гитлер всерьез размышлял над его кандидатурой, что неудивительно — фон Фрич был отличным военным, популярным в войсках, лояльным к режиму. К тому же для фюрера назначение Фрича было поводом отказать Герингу в слишком рискованном расширении его власти, чего тот очень хотел. И тут Геринг очень кстати для себя напоминает своему вождю о компромате на Фрича, который хранили еще с 1935 г.

Вот что вспоминает об этой истории знаток тайных интриг в нацистских верхах, сотрудник немецкой полиции и абвера, один из активных участников заговора против Адольфа Гитлера, Ганс Бернд Гизевиус:

«…Бросим взгляд назад, в год 1935-й!

Тогда уже не было необходимости преследовать „реакционеров“ и марксистов. Евреи тоже получили временную передышку. За Церковь еще вплотную не принялись. Гестапо, так сказать, сидит без дела.

Но черные нашли чем заняться. Они организовали охоту на гомосексуалистов. Их якобы побудило к этому огромное число педерастов в „Гитлерюгенд“… Гестапо чует здесь огромные, еще не исчерпанные возможности дальнейшего расширения своей системы превентивного заключения и собственного шантажа. Тот, кто не еврей, не марксист, не большевик и даже не украл ни одной серебряной ложечки, да к тому же осторожен в своих разговорах по телефону, теперь априори обвиняется в нарушении статьи 175-й уголовного кодекса…

Одному гестаповцу приходит в голову дьявольская мысль. Как известно, с нарушением указанной статьи соседствуют и другие прегрешения, в том числе и самое тяжкое: шантаж и вымогательство. Если есть масса тунеядцев, которые за звонкую монету готовы предоставить себя любителям развратных действий, то найдется не меньше и таких подонков, которые, будучи осведомлены насчет их прегрешений, станут шантажировать состоятельных гомосексуалистов, вымогая у них отступного до последнего гроша. Стоит этим богатым грешникам попасть в руки суда, как тот сразу дает им срок на полную катушку. А что, если поискать в тюрьмах таких прожженных вымогателей, которые могут многое порассказать о своих богатых „клиентах“!

Так гестапо методом тыка вышло на некоего Ганса Шмидта — сводника, сутенера и шантажиста крупного масштаба. Еще с детских лет он находился под надзором полиции, а когда вырос, трижды попадал за тюремную решетку. В конце концов рецидивиста отправили в каторжную тюрьму все за те же грязные дела. Он выслеживал и подкарауливал гомосексуалистов, а потом вымогал у них деньги…

Итак, каторжник Шмидт диктует для протокола воспоминания о своей бурной жизни. Называет одну за другой фамилии своих „клиентов“; среди них встречаются почтенные бюргеры, есть и известные имена, в том числе даже одного статс-секретаря.

Вдруг шантажист невнятно произносит фамилию еще одного своего „клиента“: не то „фон Фриш“, не то „фон Фрич“. Ну о ком же еще может идти речь, как не о закоренелом реакционере, главнокомандующем сухопутными войсками генерале фон Фриче, на которого гестапо давно уже копает компромат?!.

Из показаний Шмидта явствует: это произошло зимним вечером, верно, 1935 года в плохо освещенном зале станции городской электрички в берлинском районе Ванзее. Он как раз занял свой наблюдательный пункт поблизости от уборных: по опыту, в таких местах чаще всего кучковались голубые в поисках партнера. Вдруг в группе офицеров появляется пожилой господин средних лет в короткой кожаной куртке, зеленой шляпе, в руках — трость с серебряным набалдашником, в глазу — монокль. Распрощавшись с провожатыми, он направляется в сортир и вскоре выходит, но уже не один — к нему прижимается известный педик по кличке Зеппль-баварец. Позади станционного здания в сотне метров — леса строящегося дома. Шмидт крадется за обоими, они скрываются за недостроенными стенами. По их возвращении он выжидает, пока Зеппль-баварец не получит свою плату, а потом выходит из засады и, представившись сотрудником криминальной полиции, застукивает господина с моноклем на месте преступления. Затем заводит обычную шарманку, причем речь идет уже не о самой взятке, а о ее сумме.