– Я слышал, чупакабр едят, – среагировал Картограф. – Вообще на удивление много съедобных вещей существует, про которых мы даже не слышали. Все в курсе, что в Корее едят собак, про столетние яйца тоже слышали, но…

– Замолчи ты, яйцо столетнее! – простонал Данила. – Просто заткнись, пока я сам тебя не заткнул!

Подействовало (как всегда, ненадолго). Данила пошел вперед, настороженно прислушиваясь. Он надеялся, что Прянин с Маугли еще живы и, может быть, зовут на помощь. А если и не зовут, не исключено, что идут навстречу.

Впервые в жизни Даниле Астрахану было одиноко и мучительно не хватало друзей.

* * *

Влажный лабиринт длился и длился, мох под ногами пружинил губкой и отдавал накопленную влагу. Смыкались ветви деревьев, образуя тоннели, торчали там и тут разлапистые растения вроде диффенбахий и фикусов, но именно что «вроде». Глаза устали от всех оттенков красного: ржавый, багровый, бурый, алый, розовый… Небо, мелькавшее в просветах между ветвями, угнетало. Притихший Картограф спотыкался о корни, клюя носом.

Хорошо, хоть не приходилось тащиться в гору или спускаться с горы. Местность была на удивление ровная – может, плато? Точно не остров Могилевский. И даже не в Подмосковье.

А может, и не на Земле?

Картограф в анализе ситуации участия не принимал. Похоже, он больше не мог чувствовать складки пространства и искажения, и это выбило его из колеи. А может, сказывалось то, что Картограф – истинное дитя Сектора – находился теперь далеко от «дома».

Данила не объяснил бы свое предположение внятно, даже призвав на помощь красноречие Генки, но ясно чувствовал: тем, кого Сектор успел изменить довольно сильно, кто жил в Секторе постоянно, у кого ничего не было, кроме Сектора, – не стоило его покидать. Еще немного, и сам Данила увяз бы в Секторе, как муха в меду.

В общем, в Картографе не пробудилось любопытство и жажда исследований. Замолчал – и слава богу, а что он себе думает – неважно. Пусть хоть в загробный мир верует…

Следов Прянина нигде не было. Данила понятия не имел, как могут выглядеть следы в этом месте. Примятый мох? Отпечаток стопы, заполненный влагой, держится несколько минут (он проверил), а потом мох распрямляется. Обломанные ветви? Таких он пока не встречал. Да и поди пойми, кто проламывался через заросли.

Оставалось уповать на удачу. Данила Астрахан всегда считал, что ее у него много. И надеялся, что не успел израсходовать всю.

Хоть бы какой-нибудь ориентир: солнце, звезды, высокая гора… Когда впереди замаячил просвет, он не поверил. Ему уже чудилось, что конца джунглям не будет, но деревья начали редеть, и уже можно было разглядеть опушку за лесом.

Едва вышли из леса, как твердь оборвалась. Теперь они стояли на краю обрыва над пустошью, плоской равниной километров десять в диаметре. Кое-где виднелись перелески, правее – квадрат возделанного поля, шатры поселения и река – идеально прямая, неширокая, вытекавшая из джунглей и в джунгли же возвращающаяся. Потому что лес обступал пустошь сплошной стеной. Он уступами поднимался со всех сторон, и до самого горизонта не было видно ничего, кроме леса… Там, где река вытекала из котлована и возвращалась в джунгли, в стене деревьев виднелся просвет.

– Интересно, – заметил Картограф. – Получается этакая чаша. Амфитеатр. Колизей. Внизу – арена, а мы – патриции, и легко представить…

Данила не слушал его. Просто смотрел вниз, на красноватую траву, на отражающую багровое небо реку, на ржавчину полей, и хотелось ему развернуться, сломя голову кинуться обратно: пустите меня в родной Сектор, я быстро смоюсь за Барьер и к необычному больше не притронусь!

Но папаша где-то здесь. И его необходимо найти. Взять за горло, вытрясти правду о Секторе, а потом притащить в Останкино и потребовать: давай, скажи народу, кто им управляет. Скажи про биотин, про изменения в организмах тех, кто его принимает!

– Хотел бы я знать: здесь одна такая чаша или там, за горизонтом, есть другие? Знаешь, кто я по специальности? Ихтиолог. Между прочим, кандидат наук, и до двадцати пяти лет занимался своим делом. Бывал в разных местах, участвовал в экспедициях…

– И в Сектор тебя понесло исследовать местных рыб? – Данила вспомнил Прянина.

Но Картограф был не таков.

– Понимаешь, меня не ценили, меня никто никогда не ценил. Выгнали из группы – я уже рассказывал, солист вообразил себя самым главным. Потом гражданская жена, видишь ли, посчитала, что я ее не обеспечиваю. Я вернулся к родителям, но мама – родная мать! – не захотела со мной жить. Она говорила, что она, мол, пенсионерка, что я обязан доставать деньги. А ты знаешь, сколько платят ученым, и я…

– Можешь не продолжать, ихтиолог. Кстати, хотел бы я знать, где все-таки Маугли с Доцентом?

– Может, спросим у людей? – Картограф показал на поселение.

Данила представил общение с аборигенами. Кстати, а почему – шатры? Если уж их цивилизация проникла к нам. Проникла ли? Или Сектор – стихийно образовавшийся тоннель между мирами и тут вообще нечего ловить? Папаша в другом мире оказался?

Данила не был силен в фантастике, и память Момента молчала – Генка почти не читал развлекательную литературу, а если хотел «разгрузить мозги», отдавал предпочтение классикам: Стругацким, Лему, Азимову. Ладно, предположим, дырка в пространстве, флуктуация. В любом случае, аборигены живут в шатрах и возделывают землю.

И вот к этим местным индейцам спускаются с горы двое белых. И начинают жестами спрашивать: не видели ли вы мальчика с пятнистой кожей и мужчину в очках?

Вариант, что аборигены задержали Прянина и Маугли и уже собираются ими отобедать, казался очень даже вероятным.

– А с чего ты взял, что аборигены – люди? – спросил Данила у Картографа.

– Так вон бегут…

Может, и не люди, но двуногие, прямоходящие, антропоморфные. Группа аборигенов, с такого расстояния особо не различимых, улепетывала от других, вооруженных копьями и луками. Там, внизу, шло сражение, и силы были не равны. Убегавших – четверо, а гналось за ними человек десять – пятнадцать. Беглецы держали путь к краю чаши.

Пока Данила решал, следует ли вмешиваться в конфликт или постоять в сторонке и разобраться, аборигены оказались почти под ним.

Один из беглецов на ходу подобрал камень и, заорав, швырнул в преследователей.

В этот миг что-то будто щелкнуло у Данилы в голове, и он узнал в двоих убегавших Прянина и Маугли. Седого мужчину с длинными волосами и молодую брюнетку в одежде из шкур Астрахан видел впервые, но это уже не имело значения.

Друг моего друга – мой друг, а враг моего друга – мой враг.

Прянин (Данила похолодел) развернулся к врагам, остановился, прицелился и выстрелил из пистолета. Конечно же не попал. Против ожидания, «индейцы» (разукрашенные лица, характерная одежда, татуированные руки) не упали, не разбежались, да вообще никак не отреагировали.